Хотя я уверен, что многие читатели уже знакомы с нашим героем Симоном из Гитты и рассказами, которые принесли ему популярность, я также уверен, что среди читателей «Барабанов Хаоса» есть и те, кто впервые встречаются с Симоном — вместе с его наставником Досифеем и учениками Менандром и Илионом. Для этой аудитории, возможно, будет полезным предоставить некоторую справочную информацию. Рассказы о Симоне из Гитты писались с конца 1970-х до середины 2000-х годов и публиковались в различных журналах и антологиях в жанрах фэнтези, меча и магии, ужасов и фантастики о сверхъестественном. Действие «Барабанов Хаоса» происходит как раз посередине этого цикла. Хотя для того, чтобы читать эту книгу и получать от неё удовольствие, не обязательно знать историю Симона и все его приключения, случившиеся до сего момента — всё, что имеет отношение к этой истории, объясняется в романе, — но знакомство с ней может помочь читателям лучше понять мир и персонажей, их взаимоотношения и мотивы.

К счастью, автор уже подготовил для нас краткое содержание — и в рифму, никак иначе! — в своём стихотворении «В поисках мести»:

Над туманами чёрные грифы парили, солнце красным горело, вставая,

Когда Симон Маг прибыл в свой древний край, жаждою мести пылая.

По империи шёл со взором стальным, по провинциям странствовал он,

Чтобы давние счёты оружьем свести, как все делали испокон.

В мрачном молчанье маг клинок обнажил и у дороги встал,

И его товарищей дрожь проняла, когда он негромко сказал:

— Римляне убили моих родных, и поклялся я отомстить. -

И холодный ветер, как охотничий рог, меж деревьев принялся выть.

Симон провёл счастливое детство в оккупированной римлянами Самарии. Но когда ему исполнилось шестнадцать, отряд римских легионеров под предводительством беспринципного и жадного сборщика налогов убил семью Симона, разграбил их имущество и захватил их дом. Симон, однако, сражался достаточно хорошо, и римляне решили увеличить свою прибыль, захватив его живым и продав в рабство в одну из гладиаторских школ Рима.

— Они заперли в клетку меня и в Рим увезли, сила силу превозмогла,

И в течение двух полных горечи лет моим домом арена была.

Меня обучили владенью щитом и ужасным фракийским клинком.

И в чертоги Аида отправил я много рыдающих душ потом.

«Ужасный фракийский клинок» — это сика, длинный кинжал или небольшой короткий меч с загнутым внутрь обоюдоострым лезвием, который часто используется гладиаторами на арене, чтобы обойти щиты своих противников. Сика стала излюбленным оружием Симона, которое он носил с собой и с которым сражался во время своих приключений по древнему миру.

Я два года нёс смерть на потеху толпе, но пришёл столетний колдун

И к Великим Древним обратился он, как настал его смерти канун.

Заклинание мести чародей произнёс, и был дан ответ недурной -

Двадцать тысяч римлян погибло тогда на громадной арене той.

В «Мече Спартака», самом раннем рассказе Симона, ему восемнадцать, и он в течение двух лет сражался за свою жизнь на арене, развлекая своих врагов-римлян. В 27 году нашей эры его перевели в Фидены, город недалеко от Рима, чтобы он участвовал в торжественных играх в недавно построенном гладиаторском амфитеатре. Однако ненависть Симона к римлянам, непроизвольно играет ему на руку, поскольку она привлекла внимание Досифея, самаритянского чародейа, а также его ученика Менандра и их фамильяра, удивительно умного ворона по имени Карбо.

Досифей служит Тагесу, пожилому богатому чародею, у которого есть секрет: он последний оставшийся в живых из армии освобождённых рабов Спартака и вынашивает планы мести Риму с тех пор, как Спартак потерпел поражение в битве и его восстание было подавлено десятилетия назад. Симон невольно оказывается втянутым в их планы, разыгрывая свою часть ритуала на арене, чтобы призвать древнего бога, который обрушивается на амфитеатр, убивая тысячи римлян. Симон выживает и выходит на свободу, но после этого оказывается в розыске в самом сердце Римской империи.

С исторической точки зрения довольно любопытно, что в Фиденах в 27 году н. э. действительно обрушился римский амфитеатр, в результате чего погибло около 20 000 зрителей — хотя на самом деле это произошло скорее из-за некачественного сторительства и переполненности, чем из-за колдовства.

Престарелый маг, его ученик, в тот день спас и укрыл меня.

Довелось мне видеть, как он заклинал Силы Воздуха и Огня.

Видел я, как сферы огня на холмы из ночного мрака упали

И как десять тысяч римлян в пламени том смерть свою тогда повстречали.

Следующее приключение, «Пламя Мазды», происходит всего несколько месяцев спустя. Досифей начал обучать Симона магическим искусствам и предоставил ему место, где он мог бы затаиться, пока не сможет выбраться из Рима — в особняке сенатора Юния. Они с Досифеем замышляют убить императора с помощью сложного ритуального заклинания, дабы боги поразили цезаря, после чего сенатор и его союзники восстановят Римскую республику.

Именно тогда Симон встречает Елену, любовь всей своей жизни. Точно так же, как он узнаёт в ней богиню, она узнаёт в нём бога, и оба обнаруживают, что буквальном смысле являются родственными душами, Истинными Духами, которые нашли друг друга в этом бренном материальном мире. Проблема состоит в том, что Симону тоже предстоит сыграть свою роль в ритуальном заклинании, которое поразит цезаря: он должен принести в жертву другого Истинного Духа, девственницу… которой, конечно же, оказывается Елена.

Симон отказывается приносить её в жертву или позволить кому-либо ещё сделать это. Из-за того, что он не смог завершить эту часть ритуала, заклинание пошло катастрофически неправильно. Демон Атар обрушивает на них огненный дождь, и, хотя нашим героям удаётся спастись невредимыми, пылающий ад сжигает большую часть Рима. К несчастью для молодых влюблённых, Симону слишком опасно оставаться с Еленой в Риме — только сбежав за пределы империи, он сможет по-настоящему оказаться в безопасности.

Читатели уже не удивятся, узнав, что исторически сложилось так, что в 27 году нашей эры на Целийском холме в Риме действительно произошёл сильный пожар, в результате которого сгорело много зданий и погибло ещё больше людей. Это тот самый элемент авторского стиля Ричарда Тирни, который делает его рассказы такими эффектными: плавное переплетение фантастического вымысла с историческими фактами, заставляющее зрителей задуматься, а не могло ли это случиться на самом деле.

А однажды в Эфесе сражался я с тёмным падшим злым колдуном,

Что владычице Ада, Шупниккурат, дочерей принёс в жертву гуртом,

Управлявшей царствами пропастей, там, где дьявол живёт козлоногий.

Я горжусь, что отправил его душу гнить среди тысяч её отродий.

Симон отправляется в Персию и проводит четыре года, обучаясь магии у Дарамоса, древнего, мудрого и могущественного чародея (который, возможно, лишь отчасти был человеком). Они с Еленой поддерживали связь посредством писем, которые передавал друг Досифея, ворон Карбо.

Следующее приключение Симона, «Семя звёздного бога», начинается с того, что Карбо сообщает ужасную новость: Елена мертва. Когда римские солдаты попытались захватить Елену и вернуть её отцу-колдуну Продикосу, она покончила с собой, чтобы не попасть снова в его руки. Симон клянётся отомстить и возвращается в Эфес, чтобы противостоять Продикосу.

Но оказалось, что отец Елены был могущественным колдуном, который десятилетиями планировал ритуал, призванный освободить древнюю богиню Шупниккурат, и Елена являлась ключевым компонентом заклинания. Её самоубийство привело к некоторым сложностям, но у Продикоса был запасной вариант: младшая сестра Елены, Илиона. Симону, Досифею и Меандру удаётся сорвать ритуал, в результате чего Продикоса затягивает в адское измерение, и спасти Илиону от участи, которая хуже смерти, приняв её в свой квартет чародейов.

К настоящему времени Симону исполнилось двадцать четыре года, Менандру — шестнадцать (и он быстро увлёкся юной красавицей Илионой),. а сколько лет Досифею, можно только догадываться (больше семидесяти, как говорит он сам в начале книги). Они покинули Эфес и отправились через древний Ближний Восток в Персеполис для дальнейшего магического обучения у Дарамоса. Но во время пересечения ими Иудеи и Самарии, родины Симона, он попрощался со своими друзьями и покинул вечеринку. У него другое предназначение, другая цель: сталью и кровью отомстить за гибель своей семьи от рук четырёх римлян. И тут настаёт время этой истории, носящей название «Барабаны Хаоса».

А затем обернулся к своим друзьям и сказал: «Я должен идти.

Меч мой жаждой томим, и я слышу вой ветров смерти на долгом пути».

Встал к востоку лицом и клинок поднял в багровый солнечный свет

И поклялся мстить именем Древнего он, до скончания собственных лет.

— О, не оставляй нас! — вскричали друзья. — К чему тебе гибель искать?

Отправляйся с нами в спокойные страны, чтобы мрак из души изгнать.

Но Симон Маг, ярости полон стальной, зашагал прочь с мечом в руке.

И смотрели товарищи вслед, во мглу, пока он исчезал вдалеке.

Это всего лишь краткое изложение историй, предшествующих «Барабанам Хаоса». После событий, описанных в этом романе, у Симона было ещё много приключений. Читатели, которые хотят узнать больше, могут найти все рассказы о Симоне из Гитты в сборнике «Колдовство против цезаря».

Хотя «Барабаны Хаоса» — самое большое по объёму приключение Симона из Гитты, это также кульминационный подвиг другого, менее известного героя (или антигероя) Тирни, путешественника во времени Джона Таггарта. Хотя о нём достаточно подробно рассказано в книге, вы, возможно, оцените его участие в этой истории немного больше, если узнаете больше о его прошлом. Таггарт — повествовательный символ горькой мизантропии, иногда проявляющейся в творчестве Тирни, особенно в его стихах (см. например, его стихотворение «К водородной бомбе» в Arkham House Collected Poems, 1981). Впервые мы встречаемся с Таггартом в слегка ироничном рассказе «Обратный отсчёт для Калары» (Space and Time, № 56, 1980), где Таггарт ведёт ненавистную жизнь чернорабочего на мясокомбинате. Он жалеет себя и своё жалкое положение, но в то же время презирает весь род человеческий. Внезапно он оказывается втянутым в межгалактический конфликт из-за вмешательства своего собрата-мизантропа Питтса, который втёрся в доверие к альянсу космических завоевателей, которые решили уничтожить всю человеческую жизнь во Вселенной, начиная с Калары, планеты, ранее входившей в астероидное поле между Юпитером и Марсом. Она была колонизирована последними, наиболее развитыми гуманоидами с Земли, которых Великая раса Йит перенесла сквозь время в этот древний мир, чтобы сохранить человеческий вид, переселив его в прошлое. Таггарт вступает в дружеские отношения с группой этих повстанцев, чей новый мир вот-вот будет уничтожен Питтсом и его сообщниками. Питтс, взявший себе псевдоним Тааран, «Ненавистный» (на самом деле это имя древнего кельтского бога-дьявола), приглашает преисполненного ненависти Таггарта присоединиться к веселью, но тот сочувствует благородным каларанцам и помогает их группе сбежать в космос. Он не в состоянии спасти их мир. Питтс (Тааран) презирает человечество за бесконечные страдания, которые оно навлекает на себя. Таггарт тоже так думает, но, в конце концов, не может заставить себя подписаться под их полным уничтожением.

Сценарий космической войны в «Обратном отсчёте для Калары» имеет более широкую космологическую подоплёку, которая более подробно раскрывается в новелле «Повелители боли». Тирни перевернул здесь дерлетовскую иерархию Старших Богов и Великих Старцев, в результате чего Старшие Боги теперь понимаются как космические садисты, которые создали жизнь, чтобы обеспечить себя психической пищей. Они — Повелители боли, и их питают все страдания. Великие Древние выступают против их интересов и стремятся уничтожить всю жизнь, созданную Повелителями боли, побеждая их в процессе. Великим Древним служит межзвёздная раса зарриан, гигантских киборгов или живых машин. В частности, их хозяином является Чёрный Затог (чьё имя наводит на мысль о форме Тсатоггуа, но который, скорее, является аватарой Йог-Сотота). Повелителям боли, создателям жизни, служат галакты, чисто механические роботы, созданные вымершей в древние времена органической расой для поддержания порядка в галактике. Они по-прежнему стремятся поддерживать порядок и защищать гуманоидную жизнь. В этой истории Таггарт, по-видимому, разделяет ультрашопенгауэровскую антипатию ко всему живому, своего рода сверхбуддизм, в котором есть только одна благородная истина: «Жизнь — это страдание». И единственный способ избавиться от страданий — это избавить жизнь от страданий. «Повелители боли» повествуют о конечной судьбе человечества: после серии разрушительных ядерных войн между Америкой, Россией и Китаем зарриане приходят уничтожить остатки человеческой расы, завербовав для своих собственных целей горстку людей, таких как Тааран и Таггарт, чьи способности и понимание были выше, чем у прочего человеческого стада. Отныне Таггарт, Тааран и другие помогают заррианам, организуя серию экспедиций во времени, цель которых — предотвратить человеческие страдания путём решающего вмешательства в прошлую историю. И эти экспедиции вновь направлены на облегчение страданий путём устранения страдальцев! В «Повелителях боли» сам Таггарт пытается открыть врата к Древним, используя древний магический камень «Пламень Ашшурбанипала» (см. одноимённый рассказ Роберта И. Говарда с таким названием). А Повелители боли играют ключевую роль в мифической подоплёке романов Тирни и Дэвида К. Смита «Рыжая Соня».

В романе «Ветры Зарра» (Silver Scarab Press, 1975) Таггарт и Питтс снова становятся союзниками, действуя вместе на фоне событий библейского эпического фильма Сесила Блаунта Демилля «Десять заповедей» (роман посвящён РИГу, КЭСу, ГФЛ и Демиллю), чтобы освободить Йог-Сотота из заточения на горе Хорив/Синай. Яхве Саваоф, как можно видеть, составляет здесь одно целое с Йог-Сототом. Таггарт так ненавидит присущую человеческой расе склонность к саморазрушению, что хочет избавить нас от страданий. Существуют и другие приключения Таггарта, в том числе «Крик во тьме» (см. антологию «Новый круг Лавкрафта», Fedogan & Bremer, 1996), где мы почти не видим ни Таггарта, ни Питтса. В этой ранней истории, напоминающей «Комнату в замке» Рэмси Кэмпбелла, мы узнаём лишь о некоторых садистских экспериментах, проводимых над несчастными местными жителями. Ещё одна история о Таггарте — «Да будет тьма», в которой Таггарт исправляет вопиющую несправедливость режима Большого Брата из антиутопии Джорджа Оруэлла «1984», спровоцировав вторжение на землю ракообразных с Юггота!

Но, я думаю, у нас уже достаточно информации, чтобы понять, что если «Ветры Зарра» — это Ветхий завет Тирни, то «Барабаны Хаоса» — его Новый Завет. Если мы решим, что можем проследить некоторый прогресс религиозной мысли от менее гуманного к более человечному в двух частях Библии, то увидим такое же улучшение образа разгневанного бога, рождённого воображением Тирни, от одной истории к другой. Это развитие событий можно проследить не только по отдельным высказываниям Таггарта в «Барабанах Хаоса», где он переосмысливает свой гнев против несчастного человечества, но и по увлекательным беседам Досифея и Дарамоса. Эти маги-гностики излагают зачатки Высшего Знания, сходного с индуистско-буддийской тантрой, но также напоминающего реальную мифологию спасения исторического симонианского гностицизма. Согласно ей, душа Симона, Великая Сила Бога, искала потерянную душу своей изначальной родственной души Эннойи, Софии, Первой Мысли. Она была потеряна в материальном мире, своём собственном творении, и её двойник-мужчина искал её от одного воплощения к другому. Более того, все гностики, обладавшие частицей света двух изначальных сущностей, разделяли эту небесную идентичность и предназначение. Наиболее полно и сжато этот протологический* миф изложен на страницах рассказа «Трон Ахамота» (совместная работа Тирни и вашего покорного слуги). Она представляет собой оригинальную компиляцию элементов из мифов о Ктулху, а также валентинианской, симонианской и манихейской доктрин. Дарамос должен продемонстрировать читателю, как супершопенгауэрианство Таггарта может сосуществовать с гностическим тантризмом Симона. Первое играет роль Низшего Знания по сравнению с Высшим Знанием последнего. В какой-то степени это верно, но Таггарт ещё не является таким посвящённым гностиком, как Симон.

* Протология (от греч πρώτος (протос) – первый, и λόγος (логос) слово, учение) – учение о творении мира и человека.

Но в более широком смысле Тирни объединил очень разные повествовательные миры Таггарта и Симона, с помощью своего фантастического воображения использовав старую чёрную магию палпа, благодаря чему «меч и магия» органично сочетаются с научной фантастикой космической оперы. Кто бы мог подумать, что в результате получится не просто нечто большее, чем обычное развлекательное произведение, а в своём роде подлинное евангелие духовного воображения?

Роберт Прайс

Послесловие

Евангелие от Симона

«Барабаны Хаоса» по сути представляют собой гибрид повествования о страстях Иисуса Христа с лавкрафтовским «Ужасом Данвича». Как таковой, этот роман, безусловно, подходит под определение «богохульство» больше, чем почти любое другое произведение, вдохновлённое Лавкрафтом, несмотря на то, что данное слово почти небрежно используется в рамках этого поджанра. Читатели «Ужаса Данвича» незамедлительно заметили пародию на евангельское повествование в этом рассказе. В конце концов, рождённый девственницей Уилбур Уэйтли — это получеловеческий отпрыск «небесных» сил, посланный на землю с великой миссией искупления, хотя таковой она казалась лишь горстке «просвещённых» последователей. Не по годам развитый юноша демонстрирует глубокую эрудицию и рано осознаёт свою судьбу. Убитый молодым, он, по сути, перевоплощается/воскресает в своём невидимом Близнеце и переживает своего рода распятие на Сторожевом холме, взывая к своему Отцу, когда его изгоняют в Пустоту, из которой он впервые появился. Гениальное прозрение Тирни состоит в том, чтобы перевернуть всё с ног на голову, поставить телегу впереди лошади. В «Барабанах Хаоса» мы обнаруживаем, что исходные евангельские события уже были похожи на события «Ужаса Данвича», и даже что «Ужас Данвича» неявно описывает Второе пришествие Христа (данную тему я развил в небольшом посвящении этому великому произведению, в своём рассказе «Пронзительный душевный страх»). Точно так же, если вы были уверены, что Роберт И. Говард создал богохульное имя Гол-горот (один из его Древних) от новозаветной Голгофы, места распятия, Тирни покажет вам, что вы были правы больше, чем знали.

Тирни — давний исследователь того класса благочестивых романов, которые стремятся оживить евангельское повествование посредством двойного процесса психологизации и историзации истории Иисуса (как это невольно делают многие якобы документальные биографии Иисуса). Эти романы («Я, Иуда» Фрэнка Йерби, «Серебряная чаша» Томаса Б. Костейна и т. д.) стремятся предоставить правдоподобную мотивацию для действий, которые мы встречаем в Новом Завете со священной произвольностью исполнившегося пророчества и божественного чуда. (Тот же процесс можно наблюдать в самих евангелиях, особенно где Матфей и Иоанн, постулируют ту или иную мотивацию для событий, которые Марк просто излагает авторским произволом, величайшим примером чего является предательство Иуды.) И они, как и все книги о жизни Иисуса, стремятся превратить христианскую мифологию (исцеления, экзорцизмы, смерть и воскресение Сына Божьего) в исторически правдоподобные события, подобно тому, как Плутарх историзировал Осириса и Исиду как древних царей Египта. Тирни делает то же самое, только его лексикон — это лексикон Мифов Ктулху. Рассказчики истории Иисуса, будь то признанные романисты или исторические реконструкторы, пытаются соединить определённые её точки, навязывая тот или иной любимый шаблон. Рационалисты XVIII века, такие как например Паулус и Вентурини, были убеждены в том, что все евангельские события действительно произошли так, как о них сообщается, но их связь и объяснение в каждом случае были чисто натуралистическими. Например, Иисус не мог ходить по воде — если только он не знал, где находятся подводные камни! Он не мог чудесным образом умножить хлеба и рыб, но что, если его ессейские приятели, поддерживая его, притащили в пещеру ещё еды? Он умер и был замечен живым после смерти, но лишь потому, что просто потерял сознание на кресте и позже пришёл в себя в прохладе садовой гробницы. Тирни делает то же самое, только его подход самым честным образом фантастичен. Предположим, евангельские события произошли посредством колдовства и/или сверхнауки? Эта предпосылка недалеко ушла от предпосылки сект НЛО, которые ассимилируют Иисуса и представляют его рождённым девственницей посредством искусственного оплодотворения, исцеляющим посредством передовой медицины, воскресшим из мёртвых, как Клаату в фильме «День, когда Земля остановилась», и вознёсшимся посредством телепортации. Такие культисты пишут фантастику, сами того не зная, в то время как Тирни знает об этом и делает свою работу бесконечно лучше.

Тем не менее, читая «Барабаны Хаоса», невольно вспоминаешь о некоторых направлениях исследований среди авторитетных новозаветных учёных. Мортон Смит («Тайное Евангелие», «Иисус-маг», например) продемонстрировал обширные параллели между евангельскими изображениями Иисуса, чудотворного Сына Божьего, и древними эллинистическими магами, чья мистическая инициация в божественное сыновство и чудодейственные силы были отмечены нисхождением божественного фамильяра в образе птицы. А Барбара Тиринг («Кумранское происхождение христианской церкви», «Иисус и загадка свитков Мёртвого моря», «Иисус Апокалипсиса») недавно возродила старую ессейскую гипотезу, которая расшифровывает ряд историй о чудесах как отчёты о сектантских интригах между Иисусом, Иоанном Крестителем, Симоном Волхвом и их сектантскими соперниками.

Я уже упоминал, что авторы романов об Иисусе склонны придавать произвольным событиям в евангелиях мотивацию и правдоподобие. Вы обнаружите, что попытки Тирни часто выглядят более правдивыми именно благодаря их экстравагантности! Что, например, должен сделать трезвый историк с необычным сообщением Матфея (27:52-53) о том, что одновременно со смертью Иисуса на кресте множество местных умерших ожили и явились в Иерусалим? Что ж, Тирни знает, что из этого сотворить! И тот факт, что только фантастика придаёт этому смысл, демонстрирует здесь и в других местах, что мы вообще не имеем дело с историей, что всё это изначально не было историческим повествованием и не может быть правдоподобно превращено в историческое повествование.

Предыдущие приукрашиватели истории Иисуса использовали некоторые повествовательные решения, которые Тирни принимает, а затем переиначивает на свой лад. Среди них любовные отношения между Иисусом и Марией Магдалиной (очень старая идея, присутствующая в Евангелии от Филиппа и повторяющаяся в мормонизме, Радиоцеркви Бога и рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда»), отождествление Марии Магдалины с Марией, сестрой Марфы из Вифании, и Иосифа Аримафейского как дяди Иисуса, которому спаситель доверяет Святой Грааль для безопасного хранения в Англии.

И опять же, Тирни удаётся придать повествовательный смысл нескольким странным элементам, которые озадачивали предыдущих авторов евангельских романов, не говоря уже об историках Нового Завета, включая широко распространённое древнее сообщение о том, что евреи поклонялись ослиной голове в Святая Святых, или что повторное открытие Ковчега Завета возвестит наступление Последних Дней. Секта Тридцати, а также попытка Досифея возглавить её после смерти Иоанна Крестителя, происходят непосредственно из древней иудео-христианской традиции (Хорхе Луис Борхес упоминает ту же группу в своём кратком произведении «Тридцать»). А откуда преданность Анны великому змею Сету? Что ж, в Талмуде где-то упоминается о «змеином отродье дома Анны». Что касается общей картины поклонения евреев и самаритян множеству конкурирующих богов, пусть и тайно, на столь позднем этапе истории, то кому-то она может показаться странной, но сценарий Тирни не удивит никого, кто читал книгу Маргарет Баркер «Великий Ангел: Исследование второго Бога Израиля». (В книге также есть и мимолётные отсылки к смежной странной фантастике, например, титаническое сердцебиение, звучащее во время буйства Близнеца Уилбура в киноверсии «Данвичского ужаса» 1970 года, и заметка о молодом Ванире, сражающемся с Гол-горотом в завершённом мною недописанном рассказе Говарда «Чёрные эоны», Fantasy Book, № 16, 1985.)

Роберт М. Прайс

Уиллоу Спрингс,

Северная Каролина

Март 2008 г.

Час открытия Гол-горота

Пролог

Человек в белых одеждах неподвижно сидел на вершине голого холма, глядя на юг. Он расположился в южном секторе круга, начертанного в пыли и разделённого на четыре части. Перед ним до самого горизонта простирались изрезанные вершины пустошей, а позади него, далеко внизу, расстилалась гладь широкого Аравийского моря, чья мерцающая поверхность была подёрнута тонкой дымкой пыли. Солнце, хотя и ярко светившее в почти безоблачном небе, теряло часть своего тепла, клонясь к западным холмам.

Ветер дул над широкой плоской вершиной холма, развевая белое одеяние человека и играя свободными концами его белого пояса, пока он сидел, скрестив ноги, и смотрел на юг, словно в трансе. Опускающееся солнце очерчивало черты его лица под белой повязкой — большие тёмные глаза, выдающийся изогнутый нос с раздувающимися ноздрями и редкую всклокоченную бороду, частично скрывавшую слегка скошенный подбородок. Черты были странные, довольно выразительные, чем-то напоминавшие овечьи или козлиные.

В воздухе раздался звук, далёкий и высокий. Человек в белом слегка пошевелился и посмотрел на юго-запад. Там, высоко над холмами, на фоне сияющей бронзы вечернего неба появилась слабая чёрная точка.

Она приближалась, становясь всё больше и больше, опускаясь, а исходившее от неё странное пронзительное жужжание усиливалось. Объект казался плоским и круглым, с продолговатым профилем и чем-то, выступающим вверх посередине. Он быстро приближался, но замедлил ход, подлетая ближе.

Затем он оказалась у края плоской вершины холма, всего в двадцати шагах, медленно опускаясь, пока его жужжание не стихло. Объект был похож на горизонтальный диск предмет около двенадцати футов в диаметре, сверкавший тёмно-металлическим синим цветом, его край был окружён сплошной стеной или ограждением высотой около трёх футов. Выступающим объектом внутри него был человек.

Предмет полностью остановился, и его жужжание прекратилось. Однако он продолжал висеть в воздухе примерно на расстоянии вытянутой руки над землёй. Фигура, находившаяся внутри него, медленно перелезла через перила, спрыгнула на песчаную вершину холма и пошла вперёд.

Человек в белом поднялся. Он был высоким, возможно, на полголовы выше среднего роста, и крепкого телосложения. Его странные черты лица оставались бесстрастными.

Пришелец приблизился и остановился. Это был мужчина среднего роста, худощавый, одетый во всё чёрное. Его рубашка, длинные брюки и обувь были странного покроя, а лицо и руки казались почти белыми на фоне черноты одежды. На нём был широкий пояс, казавшийся сплетённым из синих металлических нитей; его пряжка слабо светилась голубым сиянием. Каштановые волосы и борода были коротко и аккуратно подстрижены. Самым странным было то, что его внимательные карие глаза смотрели сквозь прозрачные диски, удерживаемые перед ними тёмной оправой, которая закреплялась за ушами.

— Я знаю тебя, — сказал человек в белом на латыни, — и знаю, зачем ты пришёл. Ты тот, кого древние люди называли «чародеем».

Одетый в чёрное мужчина на мгновение нахмурился, словно недоумевая; затем, нерешительно, на том же языке, ответил:

— Твой… отец… должно быть, посылал тебе сны. Видишь ли, я тоже знаю тебя. Тебя зовут Бар Йосеф, но имя твоего настоящее отца звучало бы как…

— Мир! Не искусишь ты меня, хоть и пришёл за этим, враг человечества.

Тот, кого назвали «чародеем», огляделся на усыпанную камнями вершину холма.

— Ты провёл здесь много дней, Бар Йосеф — думаю, дольше, чем любой простой смертный мог бы выдержать без еды и воды. И всё же ты отчасти человек, а значит, должен быть голоден. Ради тебя, сына твоего отца, я готов на многое. Если ты пожелаешь, я превращу некоторые из этих камней вокруг тебя в хлебные лепёшки.

— Нет. — Человек в белом резко покачал головой, так что его спутанные каштановые волосы взметнулись вокруг плеч. — Начертано, что человек будет жить не только хлебом, но и тем, что исходит от Яхве-Цваота.

— Ты знаешь древние писания, — произнёс чародей, — и без колебаний произносишь Имя. И я уверен, что ты знаешь гораздо более древние писания и даже первоначальную форму Имени. Но что касается человечества, то оно вообще не будет существовать, если ты поступишь так, как предполагает твой отец.

Одетый в белое человек стоял неподвижно, ничего не говоря.

— Так ты не будешь ни есть, ни пить?

— Моя подготовка должна продолжаться.

Чародей вздохнул.

— Ты позволишь мне попытаться убедить тебя в обратном? Думаю, я смогу это, если ты отправишься со мной на час.

Тот, кого звали Бар Йосеф, долго смотрел на другого.

— Я не чувствую в тебе предательства. Я пойду. Но не поддамся искушению.

— Посмотрим.

Одетый в белое человек вышел из круга, начертанного в пыли, и последовал за чародеем к странному аппарату, неподвижно висевшему над землёй. Они забрались внутрь через борт, и чародей коснулся одного из множества светящихся квадратов, расположенных на наклонной панели из тёмного металла. Аппарат тут же загудел и начал подниматься. Одетый в чёрное человек коснулся ещё нескольких квадратов; лёгкое движение воздуха при их полёте превратилось в сильный ветер, когда они помчались на север. Затем вокруг них возник мерцающий купол голубоватого света, и хотя их скорость увеличилась, они больше не чувствовали никакого движения воздуха. Бурые склоны далеко внизу уносились вдаль, пока они не оказались над серыми водами Аравийского моря.

Человек в белом наблюдал, как проносились мимо западные холмы, как заходящее солнце то и дело скрывалось за их вершинами и появлялось вновь. Черты его лица оставались бесстрастными, но большие глаза ещё больше расширились, казалось в них отражалось лёгкое удивление.

— Это лишь крошечная доля той силы, которой ты мог бы обладать, Бар Йосеф. Ты не передумаешь?

Одетый в белое человек ничего не сказал.

Солнце село, когда они повернули на северо-запад. Небо было цвета сияющей бронзы, немногие облака на нём — пурпурными, окаймлёнными огнём. Море осталось позади, и сейчас они летели над хребтами и холмами, окутанными сумерками. Затем, когда они начали снижаться, в поле зрения появился большой, обнесённый стенами город, раскинувшийся на двух хребтах и неглубокой лощине между ними. В сгущающейся темноте мерцали точечные огни множества факелов и костров.

— Святой город! — пробормотал Бар Йосеф. — Так быстро…

Аппарат медленно опускался, пока не оказался прямо над комплексом, состоявшим из самых больших зданий в городе — великолепное колонное сооружение посреди широких мраморных дворов и тёмной крепости с зубцами к северу от него.

Затем аппарат замер, словно по волшебству зависнув над самой высокой башней колонного сооружения. Мерцающее голубое свечение исчезло, и снова повеял прохладный ветерок. Бар Йосеф повернулся к человеку в чёрном.

— Враг человечества, почему ты привёл меня сюда, в этот, святейший из храмов?

В ответ чародей протянул ему светящийся голубым пояс, похожий на его собственный.

— Надень его, — сказал он.

Человек в белом стоял неподвижно, его тёмные глаза светились немым вопросом.

Чародей коснулся пряжки своего пояса. Она внезапно засверкала, как алмаз, наполненный огнём. В тот же миг человека окружило яркое, неестественное сияние, которое сделало его плоть и даже его чёрную одежду похожими на освещённый солнцем алебастр. Бар Йосеф прикрыл глаза, пока они не привыкли к свету. Когда он снова посмотрел, он увидел, что человек выбрался из с аппарата и стоит в воздухе в нескольких футах от него, сияя голубовато-белым светом, таким же ярким, как утренняя звезда.

— Надень свой пояс, — повторил чародей. — Спустись со мной во внутренний храм. Я хочу показать тебе, что твой отец готовит для тебя.

Бар Йосеф покачал головой и бросил пояс; он с металлическим стуком упал на пол небесного корабля.

— Ты не видел своего отца, — сказал чародей. — Но однажды, давным-давно, я видел его тень.

— Тебе не удастся меня искусить! — твёрдо сказал Бар Йосеф.

Чародей вздохнул, коснулся пряжки своего пояса и подлетел обратно к аппарату. Оказавшись внутри, сияние погасло, и он снова стал человеком, одетым в чёрное.

Внизу, из темнеющих дворов и улиц, доносился гомон множества голосов, возбуждённо переговаривающихся.

Чародей коснулся светящегося квадрата на панели. Снова тусклое голубое свечение взметнулось над ними дугой, и аппарат помчался на север, всё быстрее и быстрее; холмы снова начали отдаляться, пока они неслись с невероятной скоростью над широкой долиной, где в глубокой тени извивался Иордан. К западу от холмов закатные огни казались лишь тусклым красным заревом, а под ними тёмной серой полосой раскинулось далёкое Великое Море. Ни один из мужчин не произнёс ни слова; лишь пронзительное жужжание странного небесного аппарата звучало в их ушах.

Они пролетели над огромным озером, затем над другим, поменьше. Впереди нависала колоссальная громада трёхвершинной горы, её заснеженные вершины смутно белели на фоне глубокой пурпурной ночи.

— Гора Баал-Хермон, — пробормотал Бар Йосеф. — Зачем ты привёл меня сюда, чародей?

Человек в чёрном не отвечал, пока наконец аппарат не опустился на самую высокую из трёх вершин, и люди не выбрались наружу.

— Оглянись, — сказал он.

Бар Йосеф так и сделал. Запад теперь был окутан сумерками, но всё ещё виден до самого горизонта Великого Моря. Огни деревень мерцали то тут, то там среди лесистых предгорий внизу. На востоке пустынная земля купалась в жутковатом свете только что взошедшей на небо луны.

— Всё это могло бы принадлежать тебе, — сказал чародей. — Всё это и то, что лежит за пределами. Весь этот мир от полюса до полюса и все люди, которые сейчас так трагически живут на нём. Разве это не было бы лучше для них — и для тебя — чем то, что задумал твой отец?

Холодный ветер дул среди скал и шпилей. Бар Йосеф покачал головой; в его больших тёмных глазах блеснула грусть.

— Нет, этому должен быть конец, — сказал он. — Я спасу их от их страданий.

— Ты можешь! Но есть другой путь, отличный от пути твоего отца.

— Нет! — с внезапной страстью воскликнул Бар Йосеф. — Отойди от меня, враг!

— Ты называешь меня врагом человечества, но ты бы…

— Я положу конец их страданиям. — Человек в белом стоял прямо, неподвижно; его большие глаза казались почти светящимися в лунном свете. — А что касается меня, то начертано: «Ты будешь служить только своему господу Яхве-Цваоту».

Чародей вздохнул с покорностью. Казалось, его плечи слегка опустились.

— Очень хорошо. Идём. Я отвезу тебя обратно.

Между ними висело молчание, пока они неслись на юг под мерцающими звёздами. Далеко внизу слабо мерцали огни освещённых факелами деревень — маленькие искорки тепла, затерянные среди огромных холодных теней.

Когда наконец они снова оказались на ровной вершине горы в южных пустошах, и человек, которого звали Бар Йосеф, сошёл с аппарата, чародей спросил:

— Значит, все тысячи лет их страданий были напрасны?

Странные черты лица Бар Йосефа, очерченные лунным светом и тусклым голубым свечением аппарата чародея, снова выражали печаль.

— Они познают милосердие.

— Но ведь ты отчасти человек, как и они.

— А ты полностью принадлежишь к ним, чародей, — но говоришь так, словно всё обстоит иначе. Так всегда с тобой. Уходи, враг своего собственного рода, и оставь меня моей судьбе.

— Ты мог бы править ими! Я мог бы дать тебе власть!

Внезапно с юго-восточной части неба донёсся далёкий пронзительный гул. Оба посмотрели вверх и увидели множество сияющих голубых огней, движущихся среди звёзд и становящихся всё ярче.

— Они пришли, чтобы служить мне, — сказал Бар Йосеф, — и убедиться, что я невредим. Моё время здесь истекло. А ты должен уйти.

Чародей кивнул.

— Я знаю. Сны, посланные твоим отцом, достигли не только твоего разума. Я уйду, но ты ещё увидишь меня. Ты человек. Надеюсь, ты задумаешься над моими словами.

Аппарат чародея умчался в небо, бесшумно исчезая среди звёзд на севере. Теперь от него не исходило голубоватого свечения.

Медленно человек в белом повернулся и снова сел в южном квадранте своего начерченного в пыли круга, затем с бесстрастным лицом принялся ждать, пока голубовато-белые огни на юго-востоке становились всё ярче.

Часть первая

Чёрная синагога

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

* Книга Яшар (Книга праведных или Книга справедливого человека), является утерянной неканонической книгой, дважды упомянутой в Библии — Иисус Навин 10:13 и 2 Царств 1:18. Было написано множество подделок, якобы являющихся вновь обнаруженными копиями этой утерянной книги.

Медленно горящая свеча больше освещала его лицо, чем страницы, которые он изучал: широкие скулы и сведённые брови, прищуренные глаза и блестящие чёрные волосы. Симон без особого труда нашёл нужный отрывок. К своему удивлению, он обнаружил, что титан Голиаф был убит не юным Давидом, как обычно рассказывали, а скорее выведен из строя магическим искусством израильского колдуна по имени Елханан, который сделал так, чтобы его жертву погребли заживо. По крайней мере, так утверждал древний автор.

После этого снова произошла война с филистимлянами в Гове; тогда Сиббехай Хушатянин убил Сафа, одного из потомков исполинов. И вновь случилась война в Гате, где жил человек огромного роста, у которого было по шесть пальцев на каждой руке и ноге, всего двадцать четыре; и он также происходил от исполинов. И Елханан, сын Ягаре-Оргима Вифлеемского, погрузил Голиафа Гиттийца, древко копья которого было большим, как ткацкий навой, в глубокий сон, так что он более не мог поднять свой мечом против мужей Израилевых. И никто по сей день не знает, где он лежит.

Симон оторвал взгляд от страницы, когда его осенило. Он понял, что провозглашаемое в тексте незнание этого факта было уловкой, чтобы сохранить опасную тайну. Должно быть, считалось, что указание на местонахождение гробницы слишком опасно для случайного искателя, а тем более для целенаправленного нарушителя её покоя. Но Симон предположил, что самое логичное решение лежит на виду, хотя отрывок и пытался скрыть его в тумане ложной таинственности: гробница должна находиться где-то в Гитте, хотя, скорее всего, никак не обозначенная, а её название было скрыто в пользу «официальной» версии событий.

Волхва заинтриговала возможность того, что гробница может содержать погребальные предметы, полезные для него, учитывая, что Голиаф, как говорили, был одним из нефилимов: что за фантастическое оружие могло лежать там, недоступное для использования? И, будучи одновременно мечником и чародеем, он мог быть идеальным, если не сказать единственным человеком, кто мог бы им воспользоваться.

Симон отложил книгу и надел свой чёрный плащ, убедившись, что его гладиус надёжно закреплён на поясе. Оставаться совершенно незаметным было невозможно из-за яркого света полной луны.

Вскоре он достиг своей цели — заброшенного кладбища. Насколько самаритянин мог судить, других посетителей на нём не было, и не только по причине позднего времени. Очевидно, здесь никого не хоронили уже много лет. Тут могла бы обитать лишь пара мудрых сов, оплакивающих бренность человеческой жизни, оборванной в тщетных поисках мудрости. Шепчущие ветры, казалось, предостерегали повернуть назад, но он не послушался. Симон безмолвно ступал по дорожкам погоста, размышляя о том, что такое кладбище, как это, было таким же мёртвым, как и его обитатели, и по-хорошему, ему стоило бы оказаться поглощённым землёй вместе с ними. Кто был похоронен в таком забытом месте? Симон нёс светильник, но, даже поднося его к сохранившимся надгробиям, он ничего не сумел узнать, так как время полностью стёрло большинство надписей.

Его поиски не приносили плодов, и он уже собирался сдаться и бросить всю эту затею, когда заметил ветхий мавзолей, едва отличимый от грязи и мусора, скопившихся вокруг него, скрывая очертания. Но, расчистив гробницу, он не обнаружил никаких следов имени, найдя на ней лишь звездообразный символ. Он сразу же узнал в нём легендарный Древний Знак, снятие которого должно было освободить неуклюжие формы тьмы. Симон замер, размышляя, стоит ли ему осмелиться на это?

Внезапно раздался тихий ломкий голос:

— Осторожнее, Симон Волхв! Даже ты можешь оказаться не ровней тому, что там лежит!

Симон резко обернулся, весь напрягшись, чтобы увидеть произнёсшего эти слова. Был ли то собственный внутренний голос самаритянина, упрекавший его здравый смысл? Но нет, теперь он увидел затенённую фигуру согбенного старика.

— Кто ты, дедушка? Уж точно не смотритель этого места! Ибо очевидно, что оно не видело ухода много лет, нет, столетий!

— Я забочусь о глупцах, которым время от времени приходит мысль нарушить ужасное священное спокойствие этого места. Ибо магия, удерживающая обитателя гробницы в дремлющем состоянии, истончается и слабеет — как и я сам.

— Но я спрашиваю снова, кто ты? И кто поручил тебе это дело?

— Меня зовут Елханан.

Симон узнал это имя.

— Так ты потомок того, кто заточил могучего Голиафа в этой земле? Значит, это твоя наследственная задача?

— Нет, Симон Волхв, я и есть тот, кто изгнал Исполина из Гата, или, как говорят люди этого времени, Гитты.

Другой бы посмеялся над таким заявлением, но Симон жил в более широком мире, чем большинство людей, обладая знанием о возможностях и реальностях, о которых остальному человечеству лучше не знать, чтобы спать спокойнее.

— Так ты тот, кого Ибн Шакабао* называет Умаром ат-Тавилем, Долгожителем?

— Я — нет. Но он из моего рода.

* Древний мистик, упоминается в рассказах Лавкрафта «История Чарльза Декстера Варда» и «Праздник».

— И откуда же, скажи на милость, ты знаешь моё имя, старик?

— Я предвидел многое, включая и твоё прибытие. Предвидел себя, спрашивающего твоё имя, и тебя, отвечающего, так что теперь мне нет нужды спрашивать.

— Но тогда ты ошибся, не так ли? Иначе ты бы на самом деле спросил!

Старый голос издал сухой, почти захлёбывающийся смешок.

— Зачем беспокоиться, раз я уже знал?

Симон покачал головой, чтобы прояснить мысли, затем спросил:

— Значит, ты хочешь мне помешать?

— Нет, ибо я видел, что ты войдёшь.

— А если я решу не входить?..

— Но на самом деле ты это сделаешь.

Всё более заходя в тупик, Симон ответил с ноткой раздражения в голосе:

— Но стоит ли мне? Не случится ли от этого несчастье?

— Для кое-кого — да.

— Аррргх... Ладно, как мне войти? Могу я сломать печать?

— Нет нужды. Вот, я предвидел, что сам тебя впущу.

Симон благоразумно решил не задавать дальнейших вопросов, чтобы не запутаться ещё больше.

— Тогда сделай это!

Елханан подошёл, или, скорее, подплыл, к Симону. Он наклонился к каменной плите с пятиконечной звездой и пламенем в центре. Старик что-то прошептал ей, тщательно оберегая свои слова от ушей Симона. Пять лучей звезды втянулись, словно лепестки спящего цветка. Звезда сжалась в пятиугольник. Когда это произошло, тяжёлая каменная дверь загрохотала и задрожала, а затем упала наружу, разбившись о землю перед двумя посетителями, которые едва успели отступить.

Как и предполагал Симон, Голиаф был погребён со своим оружием. Его могучее копьё действительно было размером и весом с ткацкий навой. Здесь же находились меч и щит, реликвии ушедшей эпохи войн и вооружений, гораздо более ранней, чем тот исторический период, с которым был связан великий воин. Но никто из присутствовавших не обратил на это внимания; взгляд широко раскрытых глаз Симона мгновенно устремился на обитателя гробницы. Ибо Голиаф, даже облачённый в свои доспехи, превосходил все его ожидания. Его физическая форма была настолько чудовищно чуждой, что глазам было больно смотреть на него. Края и очертания, казалось, то и дело непредсказуемо изменялись. Очевидно, Голиаф был беженцем с другого плана бытия.

Он полностью соответствовал своему легендарному росту — более девяти футов. Его лицо было козлиным. То, что на первый взгляд могло показаться роговыми украшениями на шлеме, при ближайшем рассмотрении оказалось настоящими бараньими рогами, растущими из его уродливого черепа. Руки, похожие на стволы деревьев, в целом напоминали человеческие, но были пятнистыми и чешуйчатыми, словно у какой-то вымершей рептилии. Громоздкая пластина брюшной защиты отвалилась, её кожаные ремни давно истлели. Когда-то она защищала ужасное гнездо змееподобных щупалец, теперь неподвижных и сморщенных. Ноги были изогнуты крюком, как у собаки или волка, ступни вытягивались вперёд на целых двадцать дюймов и заканчивались шестью пальцами. На руках тоже было по шесть пальцев.

Симон долго молчал, прежде чем спросить Елханана:

— Что это такое? Неужели это может быть Голиаф из Гата?..

— Но это он, мой юный друг, это он! Хочешь спросить его имя? Я разбужу его для тебя...

— Я поверю тебе на слово, о мудрый Елханан.

II. Не Мертво То, Что Может Лежать Вечно

Существо на плите зашевелилось. Симон заметил это и непроизвольно крепче сжал рукоять своего меча.

— Я начинаю подозревать, что именно ты привёл меня сюда, Елханан, а не моё собственное любопытство. В таком случае скажи, что задумал. Если речь идёт о том, чтобы вступить в битву с этим существом, признаюсь, я не подхожу для этого. Сомневаюсь, что моё оружие окажет на него хоть какое-то воздействие.

— Да, это так, юный Симон, хотя ты и могучий воин. Но у меня действительно есть для тебя задание. Твои немалые навыки в мистических искусствах, я думаю, нам очень пригодятся.

— Для чего, старик?

К этому времени тот, кого звали Голиафом, сел. Неверящий взгляд Симона по-прежнему был устремлён на него, хотя он говорил с Елхананом.

— Ты, разумеется, должен рассказать мне больше, гораздо больше.

Голиаф пока ничего не сказал, но, как и его соотечественник-гиттиец, довольствовался тем, что слушал.

— Мы с Голиафом происходим из эпохи рассвета времён, до Великого Потопа. В те дни люди жили долго, сотни или даже тысячи лет, и ветшали вельми скудно, как ты можешь убедиться сам.

— Да, если ты говоришь правду.

— Да, с учётом этого условия. Ты знаешь, что Азатот, коего некоторые называют Саваофом, высвободил Йамм*, Живое Море, чтобы смыть сотворённый им мир. Он сделал это, дабы очистить землю от порочного человечества. А как оно стало порочным? Это произошло в результате смешения человеческого рода с похотливыми Древними. Некоторые теперь говорят, что это были греховные козни смертных женщин, соблазнивших невинных богов, другие — что эти божества возжелали дочерей человеческого рода. Но ни то, ни другое не было истинной причиной.

* Обожествлённый образ моря в угаритской мифологии.

— Тогда что же, Елханан?

Невероятно старый человек продолжал:

— Причина стоит перед тобой сейчас, Симон.

— Он? Голиаф? Я слышал, его обвиняли во многих преступлениях, но в этом?

— Нет, нет. Это я, именно я призвал Древних из-за тверди небесной, из Юггота, Шаггая и Йаддита, где они обитали. Я сжалился над хрупкостью сынов человеческих, над тем, что они становились жертвами зверей, болезней и ядовитых плодов. Я верил, что людской род может быть укреплён вливанием в него божественной сущности. Древние вняли моему зову, и таким образом небо и земля соединились во плоти. Их потомством стали печально известные нефилимы. Ни один из них не был в точности похож на другого. Некоторые напоминали Голиафа, находящегося перед нами. Глупец, я не предвидел, что они используют свою великую силу, чтобы властвовать над землёй и её обитателями. Отсюда и вулканическое извержение крови и насилия, когда эти титаны сражались друг с другом и относились к подчинённым им людям как к рабам и скоту. Ты знаешь их имена: Нимрод, Энкиду, Орион, Кедорлаомер*, Гильгамеш и остальные. Настал день, когда они объединили свои усилия и попытались построить великую башню как осадную машину для штурма самого неба. В конце концов они потерпели неудачу, и большинство из них погибло, фактически все, кроме Голиафа, который жил, как и я, век за веком.

* Ветхозаветный царь Эламский. В союзе с тремя другими царями Востока предпринял поход в Ханаан, чтобы наказать возмутившихся царей пяти городов на месте нынешнего Мёртвого моря (Содома, Гоморры, Адмы, Севоим и Белы), одержав победу.

— Весьма серьёзное откровение, почтенный старец, согласен. Но что тебе нужно от меня? И зачем возвращать этого уродливого типа?

Елханан, очевидно, ожидал этот или подобный ему вопрос.

— Как Истинный Дух, обладающий искрой Плеромы Света, ты обладаешь знанием, которого недостаёт даже мне, древнему днями. Мне нужно такое знание или тот, кто им обладает, чтобы завершить замысел, который я лелеял многие века, коими люди исчисляют время. Что касается Голиафа, он может оказаться полезным союзником; однажды попытавшись вторгнуться на небеса, он с готовностью попытается сделать это снова, и на сей раз, вместе с тобой, вполне может преуспеть!

На этот раз заговорил Голиаф. Речь его, как и ожидалось, звучала совершенно по-неземному. Она была похожа на раскатистое эхо без какого-либо первоначального голоса, произносящего слова:

— У меня есть свой план! Ты знаешь, что это такое!

Симон вздрогнул, но не от самих слов, а от их звучания. Он даже не был уверен, что вообще их услышал, скорее, восприняв речь исполина каким-то иным образом. Елханан же вовсе не был ими удивлён, уж точно не больше, чем фантастическим видом великана.

— Поистине, Голиаф, оружный ткацким навоем, я прекрасно это знаю. Именно поэтому я пробудил тебя после тысячи лет сна! Но всё же прошу объяснить твой замысел своему гиттийскому родичу.

Симону очень хотелось, чтобы это нескладное существо не смотрело прямо на него. У самаритянина заболела голова, как только кроваво-красные глазные яблоки остановились на нём.

— Моего рода больше нет. Мне нечего делать в этом полумире. У меня здесь не осталось никого. И это не моя вина. Теперь у меня есть только ненависть.

Симон, который иногда сам чувствовал себя так же, невольно кивнул. Омерзительный гибрид перед ним был проклятием для других, но гораздо большим для самого себя, и Волхв теперь мог испытывать к нему только сочувствие...

— Кто же заслужил твою ненависть, великий Голиаф?

— Те, кто породили меня и бросили на нескончаемые муки в этой яме боли! Из-за моей человеческой части я страдаю в течение каждого мига пребывания в людском мире!

Симон почувствовал, как кусочки головоломки складываются в его мыслях с явственным звучным щелчком.

— Ты был зачат Владыками Боли, чья пища и питьё — страдания всех земных существ! Но поскольку ты таков, каков есть, бедняга, их пир — это твоя отрава!

— Так и есть! Я бы сделал всё, чтобы положить конец моим мучениям.

— Значит, ты хочешь уничтожить самих Владык Боли! Голиаф, твоя дерзость превосходит даже твою великую силу! — улыбнулся Симон. — Как мы это сделаем?

Теперь настала очередь Елханана улыбнуться. Он подозвал Симона ближе и возложил свои унизанные перстнями руки на головы самаритянина и Голиафа. Старик начал нараспев произносить заклинание на коптском языке, и смысл его был таков:

— Я вижу неописуемые глубины. Как мне сказать вам, сыны мои? Как я опишу вселенную? Я — Разум, и я вижу другой Ум, тот, что движет душой! Я вижу того, кто выводит меня из чистого забвения. Вы даёте мне силу! Я вижу себя! Я хочу говорить! Страх сдерживает меня. Я нашёл начало силы, которая превыше всех сил, той, что не имеет начала. Я вижу фонтан, бурлящий жизнью. Я сказал, сыновья мои, что я — Разум. Я видел! Язык не способен выразить это. Для всей Огдоады*, сыны мои, и для душ, что в ней, и для ангелов — спойте гимн в безмолвии. И я, Разум, слышу.

* Огдоада (др.-греч. ογδοάς, «восьмёрка») — в египетской мифологии восемь богов-демиургов по космогонической системе города Гермополя (Хемену). Огдоада представляет собой стадию космоса, предшествующую появлению земли и света. Также в гностицизме Огдоада является совокупностью восьми концентрических небесных сфер, которые располагаются над земным миром и ниже Плеромы: сферы Луны, Солнца, Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера, Сатурна и неподвижных звёзд.

III. Паломничество проклятых

Были ли они в своих телах или вне их, они не знали, но Симону и Голиафу показалось, что оба сидят верхом на огромных крылатых тварях, именуемых в некоторых старинных книгах шантаками. Они неслись на их спинах сквозь небеса так, словно летели уже долгое время, будто внезапно пробудились от сна прямо в сёдлах. Это ощущение не было новым для Симона Мага, поскольку он много раз летал, или ему так казалось, под воздействием некоторых редких зелий, но филистимский великан испытывал острый приступ паники.

— Что за безумие? Мы непременно погибнем!

Симон попытался подавить смех.

— Не бойся, могучий воин! Это, должно быть, сон. В любом случае просто держись за поводья, как держал бы своего земного скакуна! Ты не упадёшь.

— Глупец! Ты думаешь, что человек моего сложения может ездить на лошади? Они для меня не больше собак!

На этот раз Симон расхохотался.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, мой друг! Тем не менее тебе нечего бояться... Но что это?

Впереди появилась толпа из трёх дюжин фигур, более или менее человекоподобных, но с целым зверинцем животных голов: львы, бараны, ослы, козы, рыбы, скорпионы, змеи и даже крабы! Словно в один голос, они выкрикнули:

— Мы — тридцать шесть стихиалей, мироправители этой тьмы. И вам двоим никоим образом не одолеть нас!

Инстинкт взял верх, поэтому Симон с Голиафом погнали своих шантаков вперёд, в гущу схватки, и взялись за мечи. Орда стихиалей пустила в ход своё оружие: громадные тучи, ветры, слепящий снег, град, палящие молнии. Но всё это оказалось неэффективным против тех, кто их не боялся. Голиаф взревел:

— Вы думаете обратить нас в бегство плохой погодой?

Мечи обоих всадников отбивали снаряды, отклоняя, растапливая, разбивая всё на своём пути, пока они продвигались к паникующим стойхейям. Обычные люди не могли обладать реальной защитой от буйствующих сил природы, но эти воины на шантаках не были — по крайней мере, больше не были — простыми смертными. Симон крикнул своему боевому товарищу:

— Мы сражаемся не против плоти и крови, но против Господств и Сил*, против духовных воинств нечестия в небесах!

* Здесь – космические силы зла, пытающиеся осуществлять свою власть в нынешней эпохе.

Когда поверженные духи рассеялись, словно весенний дождь, Симон воскликнул:

— Посмотри вперёд!

Он указал на странное зрелище — огромную стену, простирающуюся во весь горизонт и не имеющую никакого иного основания, кроме огромной облачной гряды. А посреди неё, словно пряжка на поясе, возвышались огромные укреплённые врата. Когда двое всадников приблизились, из ниоткуда появился страж. К их удивлению, эта сущность имела облик обнажённой женщины, на которой не было ничего кроме изысканных драгоценностей. Её плоть светилась зелёным. Нагло ухмыляясь, она вопросила:

— Кто осмелился приблизиться к моей лунной сфере?

Голиаф чуть было не назвал своего имени, но Симон жестом приказал ему замолчать:

— В её устах наши имена станут оружием против нас!

Затем он обратился к сущности:

— Кажется, я не могу вспомнить своего имени, госпожа, но помню твоё! Если я не ошибаюсь, ты — Оноскелис!*

* Демоница с ослиными ногами, женщина-сатир, упоминаемая в Завете Соломона — псевдоэпиграфическом тексте, приписываемом царю Соломону, но не считающимся каноническим писанием ни в иудаизме, ни в христианстве. Написан на древнегреческом языке и основывается на традициях, уходящих к началу I тысячелетия н. э., но, вероятно, завершён в том виде, в каком он дошёл до нас, только в Средние века. Завет описывает, как Соломон смог построить Храм, подчиняя демонов с помощью магического кольца, переданного ему архангелом Михаэлем.

В одно мгновение её чарующая красота исчезла, явив взорам огромную змею с головой волка! Но она не оказала дальнейшего сопротивления, скользнув в сторону, когда двое всадников прошли через врата, открывшиеся при этом сами собой.

Голиаф, казалось, на мгновение отбросив свою неприязнь к смертным людям, крикнул своему товарищу:

— Впечатляет, Симон Волхв! Как ты это сделал?

— Благодаря знаниям, которых не хватало Елханану. Он стар, как Мафусаил, и накопил много мудрости, но он не Истинный Дух, каким я являюсь по природе. И моё обучение дало мне возможность вспомнить часть знания, которое является моим по праву рождения — тайные имена Архонтов. Услышав их, они обязаны пропустить возносящуюся душу.

— А я?

— Ты, мой могучий друг, гибридное порождение Древних, не обладающее душой, которой у тебя не больше, чем у этих огромных птиц, на которых мы летим.

Впервые с момента пробуждения Голиаф разразился смехом, звук которого заставил Симона, а также шантаков, вздрогнуть в полёте.

IV. За пределами Огдоады

Симон не мог не вспомнить свои дни в монастыре ессеев, когда его мудрые наставники открыли ему тайные ангельские имена, а также величайший секрет: что «ангелы», властвующие над планетарными сферами, были на самом деле Архонтами, дьявольскими помощниками самих Древних, обитавших в мирах, о которых не подозревали даже величайшие астрологи Персии и Вавилона. Симон хорошо усвоил уроки, запомнив могущественные имена и их правильное произношение, ибо только так возносящаяся душа могла беспрепятственно миновать Стражей Врат. Теперь это знание доказало свою исключительную ценность. Используя его, Симон и Голиаф быстро продвигались от одной небесной сферы к другой.

Какая галерея гротеска предстала перед ними! Вторым дежурным Архонтом был Эфиппас, явившийся в виде столпа пурпурного тумана. Следующим был Астериот, имевший все конечности человека, но без головы. Возможно, язвительно предположил Симон, он потерял её из-за ужасного Триболайоса, который щеголял не менее чем тремя! После него они проехали мимо Обизут, женской головы без поддерживающего её тела. Архонт Птеродракун обладал лицом и руками человека, в то время как все его конечности, кроме ступней, были драконьими, дополненными перепончатыми крыльями на спине. Ужасающая Энепсигос приняла женскую форму, но из её плеч росли две головы, каждая с крыльями из человеческих рук по бокам. Кунопастон* был, пожалуй, самым причудливым, передняя часть его была лошадиной, а задняя — рыбьей. Когда всадники проезжали мимо последнего, Голиаф отметил его сходство с Дагоном, рыбохвостым божеством его соплеменников-филистимлян. В качестве запоздалой мысли гигантский воин добавил:

— Самсон был одним из нас. Знаешь, одним из нефилимов.

* Все вышеперечисленные демоны упоминаются в Завете Соломона. Эфиппас — аравийский демон ветра, захваченный Соломоном. Триболайос ослепляет младенцев в утробе, делает младенцев глухими и немыми, заставляет мужчин падать, пускать пену изо рта и скрежетать зубами, как при конвульсиях. Обизут — демоница, подобная Лилит, имеет много черт схожих с чертами суккуба, убивающая детей во время родов; приносящая боль в теле, душевные заболевания, глухоту, искушение злом, связывание речи. Птеродракун соблазняет женщин, заставляя их желать извращенного секса. Энепсигос — изменяющая форму. Кунопастон живет в волнах, нападает на корабли, появляется в человеческом облике перед моряками.

Симон задумался на мгновение, затем сказал:

— Полагаю, семь прядей волос на его голове были щупальцами?

Голиаф кивнул.

— Ну, маленький человек, куда дальше? Мне кажется, у тебя есть ответы на все вопросы.

— Боюсь, далеко не все. Но в этом случае у меня есть обоснованное предположение. Владыки Боли, которые питаются страданиями разумных существ, пребывают на планете Юггот, о которой не подозревали даже величайшие звездочёты. Она не похожа на семь известных планет, которые мы с тобой только что миновали, а скорее является своеобразным продолжением в нашу вселенную совершенно иной области. Ты, так сказать, одной ногой стоишь в одном мироздании, а второй в другом, отсюда и твоя сила, и твои мучения. Древние манускрипты называют эту область Огдоадой, пребывающей за пределами семи сфер. Я бы назвал это сверхкосмосом, в котором наш собственный является не более чем атомом. Мы направляемся на этот план бытия. Там нам придётся столкнуться с самими Владыками Боли. Что с нами тогда произойдёт, я не могу сказать. Великий Голиаф, мы с тобой первопроходцы, прокладывающие путь. Молюсь, чтобы мы справились с этой задачей.

Филистимский колосс проворчал:

— Твоё невежество красноречиво, Волхв, оно содержит всё, кроме ответа.

Симон не мог с ним не согласиться.

Наконец они увидели под собой странную затенённую поверхность. Спускаясь к ней, всадники мельком заметили цитадели из базальта, медлительные реки расплавленной смолы и даже редкие вулканы, извергающие чёрно-сияющую лаву. Поначалу они не видели никаких признаков жизни, как будто что-то могло жить среди такого адского пейзажа, но затем оказались прямо посреди местных обитателей! То были крылатые демоны, более всего напоминавшие огромных крабов или морских раков с хитиновыми экзоскелетами и многосуставчатыми ногами и усиками. Ни у одного из них не имелось настоящих голов, лишь дрожащие пучки ресничек там, где должна была быть голова. Голиаф, сам не отличавшийся красотой Адониса, брезгливо хмыкнул, потянувшись за мечом:

— Эти твари хуже демонов, охранявших Врата! У тебя не найдётся для них тайного слова, колдун?

Но на этот раз им бы не удалось пробиться силой. Орда ракообразных держалась на расстоянии, вне досягаемости оружия пришельцев, а затем обрушила на них своё собственное: их многочисленные ноги начали тереться друг о друга, усики и антенны тоже вибрировали. И этот массив жужжащих звуковых волн сплетал какое-то непреодолимое гипнотическое заклинание. Потеряли ли Симон и Голиаф сознание, вывалившись из сёдел, или просто поменяли своё местонахождение в сновидческой дрёме, они так и не узнали. В любом случае, всё изменилось в одно мгновение. Каждый из них оказался в одиночестве, или, по крайней мере, так им показалось.

Симон очнулся на полу из грубо отёсанных досок. Он перевернулся и увидел в полумраке соломенную крышу комнаты, поддерживаемую деревянными стропилами. Казалось, самаритянин оказался в скудно обставленном доме какого-нибудь бедного фермера или мелкого ремесленника. Как только затуманенные глаза привыкли к темноте, Симон понял, что в комнате он не один.

В одном углу стоял грубый стул со сложенными на нём слоями покрывалами. Такие же покрывала укутывали сгорбленную фигуру, почти скрывая её лицо. Должно быть, этот человек страдал от неизлечимого озноба, которому подвержены пожилые люди, хотя и не дрожал слишком заметно. Его лицо выглядело восковым, что указывало на какое-то серьёзное кожное заболевание. Но, что ещё более странно, губы у него не двигались в такт слабому голосу. И его окоченелые руки ни разу не шевельнулись.

— Ах, мой друг, я вижу, что ты наконец-то проснулся! Ты проделал долгий путь, возможно, более долгий, чем кто-либо из людей. Должно быть, ты очень устал. Если хочешь, то можешь снова заснуть. Но для начала не сочти за труд выслушать дружеское предложение.

Всё ещё немного осоловелый, Симон дал ожидаемый ответ:

— Прости, уважаемый, но кто ты? И как я здесь оказался? Где находится это место? Я не вижу своего спутника. Где он? И, конечно, спасибо за гостеприимство.

— Что касается моего гостеприимства, то это пустяки. Большую часть мебели мне пришлось пустить на дрова. Жаль, что я не могу обеспечить тебе больше удобств. Но на самом деле я могу предложить тебе гораздо больше.

Осматривая пустую комнату, Симон спросил:

— Что, кроме приветствия, ты можешь мне предложить, почтенный старец? У тебя спрятано золото под половицами?

— Я знаю, что ты не ищешь таких вещей, Симон Волхв. Секреты и тайны — вот твой интерес, не так ли? И я могу ими поделиться.

— Так я спрашиваю снова, кто ты такой? Что ты такое?

— Я — Его Посланник, — сказал одетый в мантию человек. — Я послан в этом податливом облике, чтобы даровать тебе великую судьбу. И великое, великое знание. Симон, хотел бы ты увидеть рудники на Югготе? Катакомбы Ирема, водовороты Шаггая, неописуемое размножение протошогготов? И прежде всего, хотел бы ты вкусить восхитительных страданий всех живых существ? Ибо это настоящий пир наслаждений! На нашей службе ты можешь увеличить эти страдания среди смертных, увеличивая нашу жизненную силу, а также свою собственную. Ты станешь Царём Боли! Лишь поклонись мне и Тому, кто меня послал!

Симон едва слышал слова странной фигуры; его разум блуждал среди хаотических видений жестокости, садизма, плача матерей по убитым детям, отчаяния долговых рабов, стонов угнетённых — и наслаждался этим! Это, подумал он на мгновение, было достаточно щедрым даром, даже без обещанного гнозиса!

V. Козёл отпущения с тысячью младых

Симон издал ужасный крик, прижав обе руки к пылающим вискам. Он полузадыхался, полукричал:

— Отойди от меня, Ньярлатхотеп!

Шепчущий во тьме издал странный жужжащий звук, который Симон, должно быть, подсознательно слышал и раньше. Но этот взрыв смеха, скорее всего, оказался наиболее сильным, что могло издать это замаскированное существо, как теперь понял Симон.

— Если ты мне не доверяешь, Волхв, думаю, ты прислушаешься к голосу своего друга. Слушай.

Симон понял, что сидящая фигура говорит о Голиафе, поэтому он ещё раз оглядел комнату. На этот раз самаритянин увидел то, чего не заметил раньше: на длинном столе стояли в ряд семь или восемь цилиндров, сделанных из какого-то тускло блестящего металла, сияющих даже в этом слабом свете. Они были одинакового размера, около локтя высотой. На каждом был установлен набор небольших сложных устройств, одно из которых имело форму трубчатого рога, расширяющегося к раструбу. Из ближайшего донёсся голос. Он звучал как голос Голиафа, словно пропущенный через слегка искажающую среду.

— Ты можешь ему доверять, Симон. Он сдержал обещание, данное мне до того, как разбудил тебя. Ты сказал мне, что я никогда не смогу вознестись в Плерому духов, не имея одного из них внутри себя. Ты сказал правду. Но Владыки даровали мне кое-что не хуже этого! Я сбросил своё уродливое тело. В этом металлическом цилиндре покоятся только моя голова и мозг. В таком виде их крылатые слуги пронесут меня сквозь звёздные небеса, нет, даже к самому трону Азатота! Радуйся со мной, брат по оружию!

— Да будет так, как ты говоришь, мой гигантский друг!

Но в глубине души Симон был уверен, что его товарища обманули. В конце концов, что насчёт остальных цилиндров на столе? Неужели все они ждали подобной экскурсии? Гораздо вероятнее было то, что эти цилиндры содержали головы жертв, чьи мозги, подвергнутые искусственной стимуляции, подвергались немыслимым пыткам, и всё это ради наслаждения Владык Боли. Голиафу вскоре предстояло разделить их ужасную участь.

— Ты не обманешь меня так легко, дьявол! Подвергни меня своим мучениям, если хочешь, но для меня было бы куда хуже стать таким, как ты, упивающимся мучениями невинных!

— Какая жалость! Но если таково твоё желание, ты имеешь на это право!

Внезапно Симон снова проснулся. Сон во сне? В его уши ворвался оглушительный океан раздирающих горло криков, не в последнюю очередь его собственных. Он судорожно завертел шеей в приступе грубой и ужасной боли. Не оглядываясь вокруг, он тем не менее заметил, в каком положении находится его пылающее от боли тело. Он мог двигать только головой; туловище было прикреплено к огромному кресту из неопознаваемого вещества — ни дерева, ни металла. У него не было конечных размеров; вертикальные и горизонтальные перекладины, казалось, простирались в бесконечность.

Это был кошмар: он страдал не от телесных ран — их не было, — а скорее от бесконечных волн ужасных мучений, обрушивающихся на него извне. Ему казалось, что он был обречён чувствовать на себе всю боль населённых миров. Симон знал, что очень скоро он погрузится в милосердное безумие. Он не представлял, как долго продолжалось это испытание, так как у него не было ощущения времени. Самаритянин был заключён в застывшую вечность Настоящего, наполненную пронзительными муками. В краткий миг просветления, который только усилил агонию, он закричал:

— Елханан! Елханан! Почему ты оставил меня?

И внутри своей звенящей головы он услышал тихий спокойный голос:

Я не оставил тебя, сын мой. Истинно говорю тебе, это момент твоей победы! Жестокие Владыки, наслаждающееся болью, думали сокрушить тебя силой вселенского страдания, слабо понимая, что тем самым отрезают тот самый источник, который питал их существование! Обрекая тебя на небесный крест, они невольно подписали себе смертный приговор. Их больше нет. Человечество продолжит страдать из-за собственной глупости, но ты облегчил его бремя! Отлично сработано, добрый и верный слуга!

Утреннее солнце, проникавшее сквозь окно съёмной мансарды Симона, разбудило его. Он не чувствовал себя отдохнувшим и свежим. Самаритянин потянулся и зевнул, пытаясь вспомнить сон или, может быть, кошмар, но это было бесполезно. Он умылся, надел свежую тунику и спустился вниз, чтобы принять любой вызов, который может принести ему грядущий день.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Птолемей был немного старше Симона. Его лицо было сильно загорелым и слегка морщинистым. Линия роста волос отступила назад, словно разбитая армия. Лицо Симона, освещённое свечами, не давало серьёзной подсказки относительно возраста; возможно, он замедлил процесс старения своими магическими искусствами. Но ничто не портило его характерного лица, отличавшегося широкими, высокими, почти монгольскими скулами по обе стороны орлиного носа. Голубизна глаз была необычной, учитывая самаритянское происхождение, но, возможно, объяснялась его рождением в Гитте, древнем Гате, филистимском городе Голиафа, давно вошедшем в состав Самарии.

Внезапно атмосфера изменилась, когда друг Симона замолчал на полуслове и резко выпрямился. Его глаза расфокусировались, и, увидев это, Симон немедленно поднялся и подошёл к нему, схватив его за запястье, чтобы проверить пульс.

— Птолемей! Птолемей! Что случилось? Ты в порядке?

Ответа не последовало. Симон отошёл назад, чтобы подождать. Губы его друга начали двигаться. Момент был полон ожидания. Симон думал, что готов ко всему, каким бы возмутительным или диким это ни было, но его пробрало до костей, когда из уст Птолемея прозвучал давно не слышанный голос потерянной возлюбленной Симона — Елены!

— Мой дорогой Симон! Я вернулась на этот план! Я должна тебя увидеть! Но меня держат в плену в храме Кибелы в Анкастре.

И ничего больше. Птолемей повалился вперёд, в объятия Симона. Движения самаритянина были автоматическими, разум его был потрясён услышанным. Он знал, что Птолемей когда-то служил храмовым оракулом в Асклепионе, где бог давал указания по исцелению страждущих просителей. Так что Симона потряс вовсе не сам факт пророчества его старого друга.

Елена? Симон потерял её много лет назад. Он знал, что она должна перевоплотиться, как это происходило на протяжении многих веков, и Симон следовал за ней сквозь годы, вечно стремясь освободить её, Святую Эннойю, Первую Мысль Великой Силы из миров грубой материи, в которые она была низвергнута Архонтами. Но она не могла возродиться достаточно давно, чтобы появиться сейчас взрослой. Неужели она каким-то образом завладела телом другого человека? Разумеется, у него имелся способ это выяснить.

Симон оставался на вилле достаточно долго, чтобы убедиться, что Птолемей находится в хороших руках своих слуг. Затем он отправился через город в роскошное поместье сенатора Марка Януса Публия, с которым установил контакт несколько лет назад, когда тот выполнял деликатное поручение римского правительства. Он знал, что его появление здесь может вызвать недоумение у некоторых людей, поэтому он обошёл дом и подошёл к двери, выходящей в переулок, куда выбрасывали домашний мусор. Дверь была заперта, но немногие замки могли устоять перед ловкостью рук Симона.

Кухня не была пуста, и некоторые слуги вздрогнули от неожиданности, увидев Симона, которого вполне естественно приняли за вора или убийцу. Но двое из них узнали его: один видел уличные представления Симона как иллюзиониста, другой помнил, что видел его пожимающим руку сенатору. Последний жестом призвал к спокойствию и тишине, затем взял Симона под локоть и провёл дальше в дом.

— Симон, не так ли? Симон Волхв?

— Именно так! Кажется, мы встречались несколько лет назад, когда я в последний раз навещал вашего господина. Он дома? С ним всё в порядке?

Они подошли к богато украшенной резной дубовой двери.

— Да, господин. Вы найдёте его здесь. Он был в мрачном расположении духа, но я думаю, ваш визит его заметно взбодрит.

Симон похлопал слугу по плечу, сказав:

— Я очень надеюсь, что ты прав, друг мой.

При этом чародей материализовал у себя на открытой ладони несколько золотых денариев и отдал их изумлённому слуге.

Тот широко улыбнулся, затем сказал:

— Позвольте мне доложить о вас.

Он постучал в дверь и вошёл внутрь. Через минуту-другую слуга вернулся и широко распахнул дверь, приглашая Симона войти. Сенатор, крепкий седовласый старик высокого роста, пожал руку своему гостю. Затем они сели по разные стороны массивного стола, за которым до этого сидел аристократ.

— Друг Симон, ты снова мне нужен, хотя, признаюсь, я не знал об этом, пока ты не появился! Но сначала скажи мне, зачем ты пришёл.

— Я чувствую, как скрипят шестерни Провидения. Посмотрим, прав ли я.

Симон сделал паузу, когда тот же слуга снова вошёл, неся серебряный поднос с фруктами и двумя кубками вина. Он поклонился и вышел, оставив их наедине. После тоста и предварительного глотка Симон начал рассказывать своему хозяину краткую загадочную историю о послании, которое он получил, или, по крайней мере, так ему казалось, от своей отсутствующей Елены.

— Я знаю, что Третий легион Августа в настоящее время дислоцируется в Анкастре, в том самом месте, где, как мне сообщили, находится в заточении Елена. Я планирую проникнуть в храм и по возможности хочу избежать препятствий на этом пути. Я пришёл к вам, чтобы обеспечить себе безопасный проход между вашими войсками. Возможно, кто-то захочет мне помочь.

— Да, я пользуюсь там некоторым влияние, так как служил в этом легионе в молодости, и у меня есть старые друзья, которые достигли в нём высоких званий. Но я сомневаюсь, что тебе понадобится их защита или их помощь. — Он снова наполнил оба кубка.

Выражение лица Симона стало мрачным.

— Что с ними стало?

— В этом и состоит моя дилемма: я не знаю. Но мне поручено их найти.

— Но почему именно вы? О… конечно — ваши союзники в легионе.

— И я ничего от них не слышал. Я посылал гонцов в последние известные места их пребывания. Первые никого не нашли; после этого никто не возвращался. В таких обстоятельствах я не смею посылать новый отряд. Но как только о тебе доложили, я сразу понял, что ты послан мне самими богами! С твоим искусством ты сможешь проникнуть туда, куда не сумеет попасть никто другой, сделать то, чего не смогут другие. Когда ты вернёшься, а я уверен, что ты вернёшься, тебя будет ждать великая награда! И пусть ты вернёшься со своей возлюбленной! Удачи тебе, Симон!

Царство деревьев

Симон отправился на север с цыганским табором. Они были рады принять его, как только он продемонстрировал своё сценическое волшебство. В нём присутствовала лишь малая толика настоящей магии, однако достаточная, чтобы сбить с толку даже его профессиональных коллег. Куда бы ни направлялась труппа, на её представления собирались большие толпы, слухи о чудесах Симона опережали его прибытие. Он не хотел тратить свою силу на изготовление золотых монет, как сделал это недавно, но ему нужны были деньги на еду и жильё, особенно после того как он покинет цыган. В один из дней это стало необходимым, когда некий местный колдун, по крайней мере, так он себя именовал, прервал Симона и вызвал его на состязание в чудесах.

— Я говорю, что ты обманщик, о Симон! Вызываю тебя здесь и сейчас, шарлатан, и да не будут больше одурачены эти люди!

— Господин, я всего лишь хочу развлечь этих бедных людей. Я с радостью признаю ваше превосходство в могуществе. Не могли бы вы продемонстрировать его сейчас?

Этот человек явно был застигнут врасплох, надеясь на какое-то соревнование. Он, казалось, растерялся, но через несколько мгновений восстановил свою браваду.

— Хорошо же! Что ж… э-э, Дух Пламени, я призываю тебя!

Симону было искренне любопытно, на что был способен этот тощий старик? У него должно быть что-то припрятано в потрёпанном рукаве, иначе он никогда бы не рискнул оконфузиться столь капитально.

Сначала ничего не происходило. Раздались редкие смешки. После некоторых импровизированных приукрашиваний произносимого им заклинания действительно изверглась струя пламени, вызвав изумлённые вздохи толпы. Но эти вздохи превратились в крики, как только зрители заметили, что пламя вспыхнуло прямо под деревянной скамейкой, на которой сидела мать с детьми.

Симон понял, что пора действовать; он бросился к огню и провёл руками взад и вперёд над пламенем, произнося заклинание на тайном языке, известном только посвящённым чародеям и неслышном для сторонних ушей. Огонь не только погас, но и обуглившаяся пузырящаяся плоть кричащих жертв вновь обрела прежнюю чистоту и эластичность.

Симон не надеялся на аплодисменты, но с некоторой неохотой ожидал их — и был обескуражен взрывом гнева потрясавшей кулаками толпы! Несмотря на то, что это был акт милосердия, зрелище оказалось для них слишком ошеломляющим. Люди пребывали в ужасе и, казалось, считали Симона настоящим демоном. Что ж, они были не первыми.

Поспешно удалившись, Симон побежал к своей палатке и собрал свои немногочисленные пожитки. Его никто не преследовал; толпа, должно быть, решила, что он слишком силён, чтобы противостоять ему.

Симон вышел на дорогу, направляясь к гавани. Путешествие заняло у него несколько дней и в целом оказалось ничем не примечательным, но наконец он прибыл к своей цели без всяких происшествий.

Добравшись до пристани рано утром, самаритянин договорился о переправе в Британию через пролив на грубом, но просторном судне, перевозившем группу одетых в рясы монахов, возвращавшихся из святого паломничества. Они охотно беседовали в промежутках между молитвами. Симон воспользовался возможностью, чтобы задать несколько вопросов их предводителю, епископу Хатто.

— Добрый отче, как вы можете видеть, я путешественник и направляюсь в Анкастру. Хочу убедиться, что один из моих друзей находится в безопасности. Я слышал, что там были неприятности, но, возможно, это пустые слухи. Можете ли вы мне что-нибудь рассказать?

Епископ в скромном облачении посмотрел на Симона, словно оценивая его.

— Друг мой, эти братья и я представляем храм в Анкастре. Мы посетили святейшее место нашей веры в далёкой Фригии, которая также является моей родиной. Не знаю, что могло происходить в Анкастре в наше отсутствие, но могу предложить тебе наше гостеприимство, если ты пожелаешь посетить нас во время своего пребывания.

— Благодарю, отче! Уверен, что так и сделаю!

Как только лодка причалила, Симон спросил епископа, не мог бы он сопровождать их в Анкастру, поскольку они знали дорогу, а он нет. По их обычаю, они шли по тропе один за другим в задумчивой тишине. Симон не то чтобы медитировал, хотя делал это часто, но использовал время и тишину, чтобы обдумать свои следующие шаги. Его друг сенатор назвал ему имя друида, который мог бы ему помочь. Этот старый жрец был тем самым, к которому он посылал своих предыдущих гонцов. Но все знали, что друиды обычно не были друзьями Рима, и вполне возможно, что этот человек, некий Белен, был причастен к исчезновению Третьего легиона. Так что Симону нужно было действовать очень осторожно.

Он направился в леса, где, по слухам, по крайней мере, так говорили в тавернах, совершались друидские жертвоприношения. Симон обладал обострённым чутьём, превосходя в этом большинство людей. Когда самаритянин отважился выйти на поляну посреди густой рощи высоких дубов, как раз в таком месте, где, вероятно, приносились жертвы, он обратил внимание на текстуру двух или трёх деревьев, окружавших поляну: их стволы были необъяснимо гладкими, а кора лишена обычной грубой шероховатости. Она выглядела почти что маслянистой.

Но это было только начало, так как три из широко раскинувшихся ветвей начали двигаться! Не было слышно никакого скрипа, который можно было бы ожидать от деревянных отростков. Одно из этих щупалец быстро обвилось вокруг шеи Симона, второе скользнуло вокруг его талии, словно туго затягиваемый пояс, а третье сжало его ноги вместе.

Затем дуб открыл глаза. Их было очень много, они моргали и выпучивались. Большинство располагалось вверх и вниз по стволу, хотя некоторые вытянулись вдоль ужасно извивающихся ветвей. Когда сознание Симона померкло, он понял, что его руки не скованы. Словно во сне, самаритянин понимал, что ему нужно до чего-то дотянуться. Но до чего? Чем это могло быть? Сквозь туман он наконец вспомнил: его меч! Тот всё ещё был прикреплён к поясу. Это был гладиус, короткий меч гладиатора. Его было легче спрятать, чем палаш, и Симон, сохранив его со времён своей гладиаторской жизни, пронёс оружие через многие последующие приключения.

В своём нынешнем состоянии он мог наносить лишь неуклюжие удары, рубя беспорядочно и слабо, но тем не менее сумел нанести чудовищу некоторый урон. Из многочисленных ран обильно сочился какой-то сок или кровь, ни одна из них сама по себе не являлась смертельной, но в совокупности была весьма изнуряющими.

Тварь уронила обессиленного, с сильно кружащейся головой Симона на мшистую лесную подстилку. Теряя сознание, он не заметил, как одетые в чёрное фигуры подняли его и понесли в глубь леса.

Безумные вести

Несколько часов спустя его разбудили чьи-то крепкие, но аккуратные руки. Как только самаритянин открыл и сфокусировал глаза, ему протянули чашу с вином. Симон осторожно ощупал свои ноющие рёбра и горло, а затем, ни к кому конкретно не обращаясь, прохрипел:

— Что это было? Оно чуть не убило меня!

— Я бы сказал, что это ты чуть не убил его! — раздался голос из высокой тени сразу за костром, сполохи которого раз от раза бросали свет на стены пещеры. — А что касается того, кто они такие, то Эйбон называет их шогготами.

— Тебе известна Книга Эйбона? Значит, я говорю с архидруидом Беленом?

— Это так же верно, как я говорю с Симоном из Гитты, Симоном Волхвом.

— Так меня называют люди.

— Я знаю о твоём поручении. Расскажу тебе всё, что знаю, если ты задашь мне один вопрос.

Озадаченный, Симон ответил:

— Ты хочешь сказать, если я отвечу на какой-нибудь твой вопрос?

— Нет. А теперь спрашивай.

Гиттиец помедлил. Он задумался на мгновение, затем произнёс:

— Человеческие жертвоприношения, приносимые друидами, кому их приносят? Уж точно не духам природы, которых, как говорят, вы почитаете?

— Отлично, сын мой! Истина в том, что кроткие боги земли не требуют таких ужасных жертвоприношений. Но есть Другие Боги, которым они необходимы. И хотя простые люди не знают других божеств, мы, друиды, в долгу перед Чёрной Козлицей Лесов, той, что правит этими чащами. Её истинное древнее имя — Шуб-Ниггурат. Что касается ваших пропавших римлян, то они пытались вмешаться в конфликт между несколькими нашими пастухами и поклонниками фригийской Кибелы. Видишь ли, храм, где они обитают и где многие посещают их богохульные обряды, был первоначально построен и использовался друидами. Но римляне времён Гая Юлия Цезаря сильно проредили наши ряды и уничтожили нашу власть. Храм пришёл в упадок, пока поклонники Кибелы не заняли его и не восстановили. Так обстояли дела, пока не начали распространяться слухи о недопустимых практиках. Их секта быстро распространилась по всей империи, и многие из её членов стекались сюда. Сначала я не придавал значения сообщениям об их ритуалах оскопления. Я просто не мог поверить, что мужчины будут радоваться, отрубая свои гениталии и бросая их на колени серебряного идола.

Симон не удержался от того, чтобы перебить его:

— Мой господин, но ведь ваша собственная религия требует человеческих жертвоприношений!

— Знаю, знаю! Ты прав! Это отвратительно, особенно жертвоприношения младенцев. Но сама идея самооскопления!.. А затем евнухи надевают женскую одежду! Разве это не отвратительно, Симон?

— Конечно! В Риме часто проходят уличные шествия, на которых кастраты танцуют и веселятся под звуки барабанов и тамбуринов. Их неистовство захватывало любопытных зевак, собравшихся посмотреть на зрелище. Сначала было много насмешек и издевательств, но вскоре многие зрители присоединялись к потасовке. Они охотно брали ножи у жрецов и отрезали свои члены. Некоторые просыпались на следующее утро, отмахиваясь от кошмара, но узнавали правду, когда вставали с постели, чтобы облегчиться. Но они пожертвовали слишком многим; у них не было выхода. Никого не удивляло, что они, презираемые всеми, оставались с единственной группой, которая всё ещё их принимала. Да, это я могу понять. Что меня озадачивает, так это то, как наблюдение за танцем женоподобных мужчин могло оказаться столь неотразимо привлекательным! Я всегда подозревал, что тут не обошлось без колдовства.

— Я вполне могу в это поверить, сын мой! В любом случае, эти мерзости наконец заставили наших братьев попытаться вернуть храм. Римские легионеры были обеспокоены теми же сообщениями, и они вступили в бой на нашей стороне.

— Но они исчезли! Их разбили? Перерезали? Кучка евнухов в платьях?

— Нет, хотя смерть в бою против любого врага была бы почётной участью. Боюсь сказать тебе, что Третий легион превратился в кучку евнухов в платьях!

Несколько минут Симон пребывал в состоянии ошеломлённого молчания. Он знал, что здесь имело место всё то же сверхъестественное влияние.

— Что стало с друидскими воинами? То же самое?

— Не совсем, Симон. Сначала они попытались уладить всё мирно и были удивлены, когда культисты согласились. Ещё больше они удивились, узнав, что Magna Mater, Великая Мать, до того как её стали почитать как Кибелу, была известна как Шуб-Ниггурат. Они поняли, что братья воюют против братьев, после чего обратились и присоединились к фанатикам Кибелы в общей вере. В их случае не потребовалось никакого магического гипноза.

— Но, — спросил Симон, — разве это откровение не затрагивает и тебя?

— Так и должно было быть! Я много думал об этом. Возможно, Великую Мать забавляет, когда её дети грызутся друг с другом… Не знаю… Но я точно знаю, что мне не нравится то, что я слышу.

— О, господин, можешь ли ты рассказать мне что-нибудь о том, кто возглавляет этот сумасшедший дом?

Белен быстро ответил:

— Их двое: жрец, представляющий Аттиса, супруга Кибелы, чьему самооскоплению подражают их последователи. Этого жреца, насколько мне известно, зовут Хатто, а его женскую пару — Елена.

Симон не знал, какое из названных имён поразило его больше.

Друид дал ему несколько минут поразмыслить, после чего произнёс:

— Завершена ли твоя миссия, о Симон, теперь, когда ты знаешь, что стало с пропавшими римлянами?

— Нет, архидруид! Ибо это была лишь половина моего задания. Мне ещё многое предстоит сделать. Теперь ясно, что меня направили сюда с какой-то гнусной целью, и сделал это тот, кто знает меня и жаждет либо мести за какое-то прошлое поражение, либо хочет использовать мои силы в своих целях. Я действительно встретил этого Хатто, который как бы невзначай пригласил посетить его храм — не упомянув, чьё это святилище. Конечно, я приму его «любезность», хотя мы ещё посмотрим, кто паук, а кто муха. Если он действительно держит Елену под своим контролем, я намерен вернуть её, но, возможно, это не так. Действительно, кажется более вероятным, что её телепатическое послание мне было лишь частью его ловушки.

Приглашение и проникновение

Симон из Гитты решил, что в какой-то момент он сможет войти в храм Кибелы через главные ворота, где его должны будут вежливо встретить и показать только то, что хотели бы явить постороннему. Но сначала он попытается найти какой-нибудь другой доступ внутрь, чтобы увидеть, что они скрывают. Это оказалось не очень сложно, ибо реконструкция здания не затронула всей территории, большая часть которой была избыточной для их целей. Симон обошёл здание, планируя исследовать заброшенные части, находящиеся за новой постройкой. Там были входы (или выходы), но первые два, которые он нашёл, оказались тупиковыми, их первоначальная планировка была отрезана новой постройкой. Третья дверь была заперта, но это не стало препятствием для Симона. Войдя внутрь, гиттиец обнаружил помещение, заполненное запасами еды, кучей одеяний и сложенными постельными принадлежностями.

Другая дверь в дальней стене вела в более просторное внутреннее помещение. Она тоже была заперта, но недолго. Симон посмотрел в обе стороны и направился по коридору. Он выглядел заброшенным, хотя слуги, должно быть, время от времени пользовались им, чтобы доставать припасы. В кронштейнах вдоль покрытых селитрой стен висели потухшие факелы. Симон схватил один и жестом зажёг его. Теперь он шёл более уверенно.

Но, повернув за угол, Симон был поражён видом сморщенного, грязного, длинноволосого свинопаса, пасущего отвратительное стадо рыхлых, похожих на свиней существ. Они отвратительно хрюкали, борясь за еду, которую разбрасывал старик. Эти создания извивались и перекатывались друг через друга, покрытые грязью и фекалиями. В их свиных физиономиях и фигурах чувствовалась ужасная примесь человеческого. Хотя Симону хотелось отвернуться, он заметил на них остатки римских военных знаков отличия, пряжки и обрывки ткани. Симон сразу подумал о Цирцее и Одиссее и понял, что случилось, по крайней мере, с некоторыми легионерами.

Он невольно вздрогнул, когда свинопас, по лохмотьям которого было видно, что он друид, заговорил слабым дрожащим голосом:

— Беги! Беги, говорю тебе! Чтобы не присоединиться к моему стаду! Ах… слишком поздно!

Группа мужчин, одетых в женские платья, окружила незваного гостя, совершенно игнорируя свинопаса, лишь подгоняя его со свиньями дальше в шахту. Симон замер на месте, понимая бесполезность любой попытки пробиться сквозь них. Он решил избрать другой путь и воскликнул:

— Братья! Почему вы окружили меня? Я один из вас! Смотрите! — Подняв подол туники и приспустив нижнее бельё, он навёл на этих людей иллюзию, что его пах гладкий, без признаков пола. Ему неприятно было думать о печальных результатах, оставленных ритуальным оскоплением, которому подвергся каждый из них. Люди, казалось, были смущены, не зная, что делать или говорить. Наконец, словно получив какой-то неслышный сигнал, они, всё ещё окружая его, повели Симона по коридору. Их предводитель сказал спокойным, лишённым выражения тоном:

— Иди с нами. Царица желает видеть тебя. Ты воистину благословлён.

Сердце Гекаты

Что ж, подумал Симон, они определённо сотрудничали с ним! Ему не нужно будет придумывать какую-то хитрость, чтобы добраться до Елены — если это действительно Елена. Он должен был выяснить это наверняка.

Нежеланные спутники оставили его, как только они достигли того, что казалось одновременно тронным залом и алтарной комнатой. Это, несомненно, указывало на веру в жреца-царя или даже в бога-царя. И бог-царь находился там, чтобы приветствовать Симона. Самаритянин узнал «епископа» Хатто, с которым он непринуждённо беседовал на судне. Теперь он понял, что это не было случайной встречей.

— Ах! Друг Симон! Я так рад тебя видеть! Я очень горжусь этим местом. — С этими словами он широко развёл руками, обведя взглядом обширную палату. — И я восхищён, что ты решил принять моё гостеприимное предложение! Вскоре тебя отведут в твои личные покои. Но прежде, я знаю, тебе не терпится увидеть твою возлюбленную Елену!

Почти неохотно Симон осмотрел просторное помещение. И тут ему показалось, будто он преодолел все расстояния и оказался лицом к лицу с точным подобием Елены, земным воплощением Первой Мысли. Она стояла, окутанная пурпурной дымкой, которая казалась скорее туманом, чем одеждой. Между её грудей покоился большой драгоценный камень цвета морской волны. Её первозданная нагота была выставлена на всеобщее обозрение. И не только на обозрение.

— Мой Симон, разве ты не рад снова видеть меня? — произнесли её пурпурные губы. — Приди, сядь рядом со мной, и мы поговорим, как прежде.

Симон сел справа от неё, предположительно там, где Хатто привык устраивать свою толстую задницу.

— При виде тебя у меня на душе становится легче, Елена — если ты действительно Елена! Не вини меня за желание убедиться в этом. Некоторые вещи меня озадачивают, беспокоят. Как ты могла стать Еленой, возродившейся за столь короткое время? И твой вид! Почему ты так одета? Как флейтистка? В самом деле, точно блудница? Я…

Она засмеялась, как родитель смеётся над глупыми вопросами ребёнка.

— Как ты, я думаю, догадался, мой слуга Хатто нашёл женщину, готовую отдать мне своё тело. Как только мой дух поселился здесь, моя внешняя оболочка приняла тот мой образ, который я хранила в своём сознании.

— Но разве это справедливо? Ты лишила её собственного тела, её жизни!

— О, Симон, разве ты меня не слышал? Она охотно уступила мне, считая свою жертву великой честью! Кто мы такие, чтобы подвергать сомнению её выбор? А что касается моего наряда, то он совершенно уместен, учитывая способ возобновления моей власти над этим телом.

— И это?..

— Будь терпелив со мной, любовь моя, пока я объясню тебе священную тайну, которую открыл мне Хатто. Ты знаешь, как те, кто оскопляет себя в знак преданности Великой Матери, отсекают своё мужское достоинство и бросают его на колени серебряной статуи Кибелы? Это символ, понимаешь. Это означает, что её воплощение на Земле должно получать и восстанавливать силу, чтобы оставаться здесь, благодаря тому, что её мужчины-поклонники извергают своё семя на её «колени», а затем отрезают свой член и отбрасывают его.

Симон слушал всё это с ужасом. Но она продолжала:

— И, любовь моя, когда ты проникнешь в меня со всей своей магической силой, мне, возможно, больше никогда не понадобится обновление!

— И ради этого ты призвала меня издалека? Ради моего семени? Моего пениса?

— Нет! Не только для этого, но и ради многого другого! Хатто, понтифик Кибелы, желает распространить владычество Матери Кибелы на всю землю, как воды моря покрывают его ложе. И твои силы имеют решающее значение для этой цели! Ты будешь царствовать рядом со мной как Кесарь Мира!

Это был безумный план сумасшедшего. Это было совершенно абсурдно, но поскольку эта женщина сочла такое правдоподобным, она, вероятно, поверит ему, если он притворится, что согласен с этим. Симон решил пойти по этому пути.

— Благодарю, возлюбленная! Спасибо, что успокоила мои страхи. Я вижу мудрость твоего плана, хотя мне интересно, учитываешь ли ты возможность того, что Хатто использует меня, а затем покончит со мной?

Она несколько минут молча обдумывала это. Хатто стоял на некотором расстоянии от них, но Симон видел тень беспокойства, скользнувшую по его лицу. Самаритянин мог бы почувствовать удовлетворение от этого, но он не хотел, чтобы коварный Хатто был предупреждён.

— Ещё один вопрос, дорогая Елена, если ты не против.

— Конечно, нет, любовь моя. Спрашивай!

— Какова природа этого камня между твоими грудями? И что удерживает его на месте? Я не вижу ни цепочки, ни нити.

— Хатто дал его мне. Он говорит, что это источник магической энергии, дополняющий силу, которую я получаю от моих мужчин-последователей.

Прошла неделя, пока шли приготовления к коронации Симона как супруга Кибелы, должности, которую Хатто занимал до прибытия истинного Аттиса, который явился в образе Симона Волхва. Хатто, казалось, ликовал, готовый уступить своё место с великодушной милостью. Алтарно-тронный зал был заполнен переодетыми евнухами, большинство из которых были крепкими загорелыми римлянами, но присутствовали также и несколько друидских пугал. Хатто, казалось, чего-то ждал, почти наверняка покушения на Симона, которым он теперь был готов пожертвовать, даже если это должно было задержать осуществление его грандиозных амбиций. Ничто из этого не ускользнуло от внимания Симона.

Собравшиеся верующие предались безудержному веселью, празднуя это событие, воодушевляемые звуками флейт, барабанов и бубнов. Наконец, всё стихло. Симон и Елена не присоединились к веселью, а восседали на тронах с божественным достоинством, возвышаясь над толпой. Но теперь они вместе поднялись, поцеловались и приготовились обратиться к собравшимся. У Симона перехватило дыхание, пока он выслушивал бессвязную речь Елены. Наконец она замолчала, купаясь в обожании толпы. Настал черёд Симона.

— Друзья мои, мы — Тысяча Младых нашей покровительницы, Шуб-Ниггурат. — При этих словах по собравшимся пробежала священная дрожь. Нечасто кто-либо осмеливался произносить божественное имя вслух. — Наша религия — кровавая религия, религия человеческих жертвоприношений и насильственных увечий, и всё это ради служения богине. Многие погибли, и они заслуживают мести. Сегодня они её получат!

Собрание было явно смущено. Они не понимали, куда ведёт речь Симон. Она звучала смутно еретически.

Симон повернулся к Елене и сорвал с её груди Сердце Гекаты. Он почувствовал, как исходящая от него пульсирующая вибрация пронизывает его руку. Самаритянин высоко поднял его и закричал:

— Вы, души, брошенные на алтари Чёрной Козлицы Лесов, Козлицы с Тысячью Младых! Придите, придите сейчас в плотской форме и свершите свою месть!

В тот же миг толстое лицо Хатто покраснело, затем сделалось мертвенно-фиолетовым. Его челюсти треснули, раскрываясь шире, чем это дозволяла природа, и из его раздувшегося выпуклого тела хлынул гейзер живых извивающихся крыс! Хатто упал навзничь, и его раздувшееся брюхо начало лопаться, плоть рвалась на полосы, а наружу яростно вырывались всё новые и новые крысы. Обтекающие кровью и желчью, грызуны разбегались по толпе, которая в безумной панике бросалась друг на друга. Многие и многие из них, падали на пол под нарастающей волной отвратительных паразитов. Через несколько минут живых осталось только двое, и вскоре должно было остаться вполовину меньше.

Елена, хоть крысы и не тронули её, всё же рухнула в общую кучу. Она быстро теряла контроль над заимствованным телом, а вместе с ним и над своим привычным обликом. Симон понял, что ей было необходимо влияние Хатто, чтобы удерживать воедино украденное тело и похищенный дух. Её последние слышимые слова звучали как «прости» и «предательство».

Симон не опечалился. Елена не должна была появиться в это время и таким образом. Он знал, что когда-нибудь снова увидит её.

Держа камень в руке, он понял, что ему осталось выполнить ещё одно дело. Он вышел из заваленной скелетами комнаты и без особого труда нашёл старого свинопаса, занятого своим отвратительным рыхлым стадом. Пустоглазый друид, казалось, лишь слегка удивился его появлению, но поднял свой узловатый посох над головой, словно опасаясь нападения Симона, хотя ничего подобного не последовало. Вместо этого Симон поднял камень Гекаты и произнёс:

— Вы, жертвы чёрной магии, вернитесь к истинной форме человека! Вернитесь к тому, кем вы были!

И они вернулись, визжа, а затем крича от муки, когда их физические структуры перестраивались и расширялись, и наконец, ликуя, приветствовали возвращение своей человечности. Эти обнажённые римляне подняли Симона на плечи и приветствовали его, когда они вместе вышли из храма и направились к лагерю Белена и его жрецов, где Симон с радостью передал Сердце Гекаты бородатому старцу.

— Сын мой, ты нашёл свою Елену?

— Да, но не совсем. Но я найду. А пока я доволен.

Симон решил вернуться в Рим в компании спасённых римлян, хотя ему пришлось подождать, пока для них найдут одежду. Это была разношёрстная компания, но они охотно пошли бы в Рим голыми, если бы это понадобилось. По крайней мере, они больше не носили свиные шкуры.

Несколько дней спустя Симон сидел напротив сенатора, рассказывая о своём приключении. Публий был поражён, но не усомнился ни в одном слове. В конце концов, он знал, что здесь должны были действовать ужасные силы, иначе он никогда бы не обратился за помощью в столь непростом деле к такому человеку, как Волхв.

— Клянусь Юпитером, это поразительная история! Всё ли я услышал? Или, упаси боги, есть ещё что-то?

Симон, казалось, не мог решить, продолжать ли. Но наконец заговорил:

— Вы можете задаться вопросом, что случилось с крысами… Я этого не видел, так как спешил найти старого пастуха и его стадо. Но я кое-что слышал. Сначала я не понимал, что это такое, но потом мне стало ясно: это был звук крысиных драк, продвигающийся куда-то вниз, словно храм был выстроен поверх множества подземелий, много, много глубже и обширнее его самого. И там эти души в виде грызунов искали продолжения отмщения.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Основная предпосылка Церкви Иисуса Христа Святых последних дней (мормонов) заключается в откровении, полученном религиозным искателем девятнадцатого века Джозефом Смитом в виде набора исписанных золотых пластин, повествующих об эпическом путешествии древней иудейской семьи в Западное полушарие и её разделении через годы на два народа: благочестивых нефийцев и идолопоклонников ламанийцев. Это было повторение противостояния израильтян и хананеев. Только на этот раз плохие парни победили! Последние выжившие нефийцы составили Книгу Мормона и спрятали её в местности, позже ставшей северной частью штата Нью-Йорк, где столетия спустя ангел открыл её местонахождение молодому Джозефу Смиту. Увы, археологи так и не нашли следов цивилизаций нефийцев и ламанийцев. Ламанийцы предположительно выжили как коренные американцы, но современная наука опровергла и это, поскольку ни у одного из этих народов не было обнаружено даже капли семитской ДНК.

Оба фантастических мира пересекаются с библейским эпосом. Это всё равно, что кофе с молоком — идеальный союз! Что, если бы Симон каким-то образом попал в земли нефийцев и ламанийцев? Это же так естественно! А Нефрен-Ка, иерофант Ньярлатхотепа? Учитывая, как часто Симон принимал участие в египетских мистериях, удивительно, что тень Чёрного Фараона не пала на него раньше!

«Секрет Нефрен-Ка» впервые был опубликован в сборнике «Могучие воины», издательство Ulthar Press, 2018 год.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Секрет Нефрен-Ка

Роберт Прайс

Тёмный маг Ахерона и Стигии древней,

Чародейства твои наделили тебя страшной силой

И веками ты был полновластным империй владыкой,

Тех, что канули ныне навеки в глухое забвенье.

Ты Ньярлата призвал колдовством, Многосильного Вестника,

Что в гордыне жестокой отдал тебе Кеми державу,

И ты стал императором Смерти, фараоном Нефрен-Ка!

Такой новый избранник пришёлся Ньярлату по нраву.

Ричард Л. Тирни, «Тёмный фараон»

I. Возвращение прошлого

Симон из Гитты знал, что однажды появится безумный пророк (или многие сочтут его таковым), который будет ходить с зажжённым фонарём средь бела дня и произносить много ужасных вещей, включая заупокойные молитвы по убитым богам. Он скажет: «Когда ты смотришь в Бездну, Бездна всматривается в тебя». И именно поэтому Симон часто обращался к Морфею, чтобы тот помогал ему выспаться. Ибо ему часто доводилось заглядывать в Космическую Яму Повелителей Боли и общаться с ещё худшими существами, и с тем, что он видел, было нелегко смириться. Особенно долгой ночью.

Он внезапно проснулся от резкого снижения температуры в комнате. Симон не мог придумать естественного объяснения такому явлению, и потому то, что заставило его вздрогнуть, было дискомфортом не плоти, но духа. Сначала он подумал, что это какой-то навязчивый кошмар. Его брови сошлись в мрачном предчувствии над широкими склонами выдающихся скул. Словно дождавшись, когда гиттиец сориентируется, перед ним появилось расплывчатый, но быстро собирающийся воедино образ, и одновременно с этим раздался глухой голос, вполне ему соответствующий, хотя казалось, что он не исходит от него.

— Ты знаешь меня, или я недооцениваю тебя, о Симон Волхв?

Теперь можно было разглядеть высокую фигуру, облачённую в ткани цвета закатного багрянца. Едва различимые из-за их оттенка на фоне темноты, две ручные пантеры лизали протянутые руки призрака. Его высокий лоб венчала двойная корона Верхнего и Нижнего Египта. Вид у него был надменным, хотя лицо оставалось в тени.

Когда Симон поднялся со своего спального ложа, он ответил, но не с благоговением, а сдержанным, словно бы оборонительным тоном:

— Ты — Чёрный Фараон, известный тем немногим, кто помнит о тебе, как Нефрен-Ка. Конечно же, это ты?

— Да. Это я. В прошлые века я правил забытой Стигией, а до этого — неведомым Ахероном. С каждым веком мои силы убывали, атом за атомом, пока наконец жрецы упаднического Кхема не свергли меня.

— Значит, ты его дух? Его призрак? Люди говорят, что они убили тебя.

— Как и во многом другом, жрецы лгали, чтобы унять страхи простого народа, который иначе должен был бы бояться моего возможного возвращения. О, если бы я мог! Но в те далёкие времена я бежал из Египта. Я отправил своих почитателей в изгнание в разные места: аколитов моей слуги Бубастис в мрачную Британию, иерофантов Безликого Бьягуны — в Галлию, приспешников змеебородого Бьятиса — в Грецию. Я сам сопровождал своих верховных жрецов в обширные и неведомые земли за морями. Там они поддерживали мою веру жертвоприношениями и подношениями. Многие представители одного из местных племён, поражённые чудесами, которые я совершал среди них с помощью колдовства, сплотились вокруг меня и назвали себя в мою честь нефийцами. В свою очередь я защищал их от извечных врагов, некогда спустившихся со снежного Ломара, именуемых ламанийцами. Но недавно мои жизненные силы иссякли и жизнь угасла. Теперь мой народ нуждается в защите от ламанийцев, которые в моё отсутствие усилили свои преследования. Я так долго обманывал смерть, что никогда не верил, что она меня настигнет. Теперь я понимаю, что это было глупо. Мой духовный двойник может задержаться на этом плане лишь ненадолго. И прежде чем уйду туда, куда мне предстоит отправиться, я должен позаботиться о том, чтобы избавить моих почитателей от тех, кто хочет их уничтожить. Поэтому я пришёл к тебе этой ночью. Только человек твоего таланта может мне помочь.

Симон, искренне удивлённый как тем, кто искал его помощи, так и удивительным путешествием, без которого никак не выполнить этой миссии, ответил:

— О тень Нефрен-Ка! Прости, если я выскажусь прямо. Поклонение тебе отвергают и преследуют по веской причине! Я думал, что оно исчезло, и радовался этой мысли! Воистину, черны твои обряды, гнусны деяния, которым ты обучал своих приверженцев! Я далёк от того, чтобы запятнать свою душу, поступив к тебе на службу!

Призрачное лицо ожившего мертвеца расплылось в смехе.

— По правде говоря, я так и подозревал! Но ты и прежде имел дело с Тёмными Силами. Я знаю это. Но я оставил позади гнусные замыслы. Всё это в прошлом. В моей нынешней немощи я не могу даже сдвинуть пальцем камешек, как ты видишь. И это доброе дело, к которому я призываю тебя, Симон из Гитты!

Приподняв бровь в подозрительном удивлении, колдун ответил ему:

— Какой интерес может быть у тебя к добрым делам, великий?

— Ты прав, чародей. Мало добра сотворил я за свои долгие дни. Но меня ждёт ужасная участь. Возможно, это будет Преисподняя Бесконечных Воплей или Пещера Ненасытных Пожирателей, а может, и Чёрное Измерение. — Тут лицо неземной фигуры слегка дрогнуло, словно на мгновение фараона охватил ужас и боль от внезапно проявившейся давно уже мумифицированной совести. Но он продолжил: — Возможно, если я смогу даровать своим последователям хоть немного безопасности в качестве своего последнего деяния, осуществлённого через тебя, то смогу хотя бы на малую толику смягчить своё проклятие.

Симон презрительно рассмеялся.

— Но ученик не лучше своего учителя! Зачем утруждать себя ради учеников дьявола? Лучше пусть твоё древнее зло умрёт!

— Они были всего лишь обманутыми! Они служили мне из страха! Предоставленные сами себе, они оказались бы безобидными овцами. Ты должен это знать. Так всегда бывает с беспомощными смертными. Они питаются суевериями и невежеством. Но их нынешние страхи вполне реальны. В давние времена ламанийцы сражались с жестокими гноф-кехами из комморийских ледяных пустошей. Но, победив их, ламанийцы стали такими же, как они. Более того, я дал им повод отомстить моей пастве, и их месть моим нефийцам должна быть ужасной. Но ты можешь спасти их.

Теперь Симон стоял, его глаза находились почти на одном уровне со светящимися сферами на скрытом в тени лице.

— Спасти их? В одиночку? Как?

Он начал переосмысливать ситуацию, а вместе с ней и странную притягательность умоляющего призрака.

— За обширным океаном, который плещется над могилой Атлантиды, лежит столь же обширная земля, поистине другой мир. Там ждут меня мои последователи. Их спасение зависит от могущественного талисмана, который люди называют Золотым Сердцем Кецалькоатля. Его давно спрятали древние яредиты. Они недооценили его силу, и их погубила собственная глупость.

— Но предположим, что меня постигнет та же участь? Я знаю об этом ещё меньше, чем они!

— Яредиты были мудрецами, но не колдунами. Они оставили после себя множество бронзовых табличек, содержащих большую часть их научных знаний. А это Сердце было продуктом науки, о которой они ничего не знали. Но мы с тобой знаем. Я мог бы оживить амулет, находясь в теле из плоти и крови, но сейчас? Он бесполезен для меня, ибо я сам стал бесполезен. Из всех современных людей ты, как я полагаю, лучше всего способен пробудить и использовать силу Сердца. Когда ты увидишь его, я уверен, что поймёшь, как поступить. Мои слуги встретят тебя и сопроводят к месту, где находится амулет.

II. Воинство Экрона

Вновь оставшись один, Симон вернулся в постель. Ему нужно было как следует выспаться перед тем, что ждало его впереди. Он не спросил своего гостя, как ему добраться до дальнего континента, куда его манили приключения, словно человек, машущий с берега. Но Симон уже знал, как ему следует это выполнить. Легенда гласила, что предки яредитов, а после них тех, кого теперь называли нефийцами, пересекли океан на странных подводных кораблях. У Симона не было времени на такое путешествие, если он собирался спасти преследуемых нефийцев. Но имелся другой, более быстрый путь. Это было Воинство Экрона. То были демонические духи, подчинявшиеся оракулу Баал-Зебуба в Экроне, одном из пяти древних филистимских городов, среди которых был и родной город Симона, Гат или Гитта. Демоны странствовали далеко и повсюду и могли выведать любые тайны, незаметно исследуя землю. Эти тайны они сообщали филистимским прорицателям, которые зарабатывали на жизнь, передавая желаемые сведения своим клиентам, которые хотели узнать, где они потеряли дорогой инструмент или выйдут ли их дочери замуж.

Их шёпот звучал как стрекотание насекомых, отсюда и традиционный костюм Оракула: изображение саранчи размером с человека. Симон не был продавцом предсказаний оракулов, но он знал, как призвать Войско и заставить их доставить его на своём роевом облаке в любое желаемое место, поскольку им были известны все закоулки мира. Это стало известно ему из свитка, содержавшего некоторые секреты, полученные от демонов арабскими кахинами*, текста под названием «Китаб аль Азиф», «книга зудения». Много веков спустя потомок этой книги принесёт человечеству большие беды.

* Прорицатели в доисламской Аравии.

Прошло совсем немного времени, прежде чем Симон из Гитты поднялся, снаряжённый мешочком с магическими химикатами и фетишами на одном боку, и гладиусом, оставшимся со времён его жизни на арене, на другом. Он был одет в блузу с широкими рукавами под туникой ржаво-алого цвета, украшенной серебряными вышитыми знаками зодиака. Симон тихо напевал заклинание, которое могло услышать только Воинство Экрона, где бы оно ни пребывало в мире. К тому времени, как он закончил, вокруг него закружился пурпурный туман, и он услышал безудержный хохот, сам по себе казавшийся не лишённой приятности мелодией. Знакомая обстановка его комнаты быстро поблёкла, пока не осталось ничего, кроме фиолетового циклона, который нёс его с невообразимой, но неощутимой скоростью. Он чувствовал себя как во сне, подвешенным вне времени, пока не почувствовал твёрдую землю под ногами и, споткнувшись, оказался в раскрытых объятиях круга одетых в мантии людей, на лицах которых отражалась смесь страха и благоговения. Они повели его, испытывавшего лёгкое головокружение, к деревянному стулу с тонкой тряпичной подушкой, которая обеспечивала какой-никакой комфорт.

Симону было известно заклинание, предназначенное для того, чтобы сделать любой иноземный язык понятным, но сейчас обнаружил, что не нуждается в нём. Эти люди, нефийцы, приветствовавшие его, говорили на своеобразном диалекте иврита с сильным влиянием простонародного египетского. Этот гибридный язык походил на своеобразный реформированный египетский, несомненно, введённый и используемый изначальными жрецами Нефрен-Ка в течение долгих лет его господства над нефийцами. Симон свободно владел обоими составляющими этих языков и без особого труда понимал своих хозяев.

Его новые знакомые принесли ему больше еды, чем он мог съесть, а вместе с ней и вина. Они поделились с ним своими знаниями об опасности, с которой столкнулись, и догадками относительно артефакта, благодаря которому, как обещал их покойный бог-царь, к ним должно было прийти избавление. Они показали ему большую и богато украшенную кровать, фактически горизонтальный трон, принадлежавший Нефрен-Ка. Симон во время своего магического перелета не выполнял никаких действий, но каким-то образом это привело его в состояние истощения, и ему нужно было восстановить силы. На рассвете нефийцы должны были отвести его к руинам яредитов.

III. Катакомбы Яреда

Утреннее небо было ярко-синим, солнце палило. Симон считал себя привыкшим к адским печам Негева и Набатейской пустыни, но такое было для него в новинку. Он мог бы использовать медитацию, чтобы снизить температуру своего тела, но предпочёл стоически переносить трудности и набираться сил. Его спутники, однако, казались мало обеспокоенными этим. Что ж, им повезло. Они родились и выросли в здешнем знойном климате.

Симон воспользовался этим переходом, чтобы отточить своё владение нефийским языком в разговоре с другими. Его собеседники были достаточно вежливы, даже почтительны, но никто не мог скрыть всеобщего беспокойства. Конечно, они научились быть бдительными на случай возможного преследования ламанийцами. Не успел Симон спросить об этом одного из мужчин, как на отряд с гребня над ними посыпались камни. Некоторые нефийцы бросились бежать, отчаянно ища укрытия. Другие подняли грубые металлические щиты, тут же покрывшиеся трещинами и вмятинами от крупных камней. Гиттиец потянул было меч из ножен, но быстро понял, что ни один из нападавших, одетых в броню и украшенных перьями, не спускается со своего насеста, чтобы вступить в честный бой. Поэтому вместо этого Волхв протянул руки к небу и начал быстро жестикулировать, его руки плели сложный узор из серебристо-голубого огня.

Скорость метания камней уменьшилась, когда ламанийцы отвлеклись на фейерверк Симона. В следующее мгновение они бросили свои снаряды и обратились в бегство. Увидев это, нефийцы начали выходить из своего укрытия за близлежащими валунами.

— О Волхв! Как ты их прогнал?

Симон усмехнулся.

— Они испугались не меня, а стаи крылатых клыкастых псов, которые, как они вообразили, бросились на них. Признаюсь, это всего лишь игра света, но звери, которых они, как им кажется, видят, будут преследовать их ещё некоторое время, куда бы они ни направились. Нам не нужно беспокоиться, что они вернутся, чтобы причинить нам новые неприятности.

Выжившие нефийские старейшины, поблагодарив Симона, тем не менее поспешно удалились, зализывая раны. Симон посмеялся над их робостью, продолжив свой путь. Полученные им указания были достаточно просты; он не стал бы просить их о сопровождении и теперь не скучал по ним. Но он также задумался о ламанийцах, устроивших засаду. Симон мог бы легко уничтожить их своей магией, как Илия в древности, но ограничился тем, что просто отпугнул их, как перепуганных детей.

Почему он проявил милосердие к этим нападавшим? Возможно, он почувствовал неладное. В конце концов, враждебность сыновей Ломара была спровоцирована зверствами, совершёнными по приказу Нефрен-Ка. Возможно, они даже не знали, что Чёрный Фараон мёртв! В любом случае, они наверняка разделяли первоначальное предположение Симона о том, что дьявольская порочность живёт среди его приспешников? А что, если они правы? Он был рад, что не убил ламанийцев, пока не разобрался во всём. Если же такие меры всё же понадобятся, у него всегда будет ещё один шанс.

IV. Золотое Сердце Кетцалькоатля

Симон осторожно пробирался по лабиринту, запоминая направление и пользуясь жутким свечением, исходящим от его клинка, который мог пригодиться не только для резни людей. Но внезапно он понял, что его путь больше не был свободен. Приближающаяся тень предупредила его, прежде чем гигант ростом около семи футов неуклюже вышел из-за каменного поворота. Его высокий рост был тем более примечателен, что у него не было головы! Когда это существо бросилось на Симона, пользуясь, должно быть, не зрением, а каким-то другим чувством, оно протянуло к нему руки, чтобы схватить его и разорвать на куски, как цыплёнка. Наблюдательные глаза Симона заметили, что на каждой узловатой руке было по шесть пальцев. В тот же миг он подумал о древнем соотечественнике, герое своего детства, Голиафе из Гата, одном из последних из легендарных нефилимов, в число которых входили Нимрод, Гильгамеш и могучий Ишбибеноб. Могло ли это существо быть одним из них? Но кто его изуродовал, превратил в этого огромного всесокрушающего титана? Что ж, тут имелся лишь один ответ. Наверняка это дело рук Чёрного Фараона, поставившего его здесь, чтобы отпугнуть всех, кто жаждал заполучить амулет силы. Неужели призрачный союзник просто забыл отозвать этого чудовищного сторожевого пса? Для этого было уже слишком поздно!

Симон легко уклонялся от неуклюжих взмахов массивных конечностей, похожих на дубины. Он прыгал из стороны в сторону, оценивая наиболее подходящий способ атаки, быстро сделал выбор и нанёс удар в сердце. На мгновение он испугался, что лишился своего гладиуса, так как тот теперь торчал из груди безголового гиганта, судя по всему, не причиняя ему никакого вреда. Следовательно, его жизнь зависела не от работы внутренних органов, как у смертных людей, а от тёмной магии. Симон корил себя за глупость, что не понял этого сразу. Через мгновение он нашёл возможность ухватить привычную рукоять и выдернуть клинок. Но какая от него польза против этой смертоносной марионетки? Он отступил, вложил меч в ножны и развязал шнурок своего кошеля.

У него не имелось возможности спокойно изучить содержимое мешочка с сюрпризами, поэтому он просто вытряхнул все порошки, смешав их в облаке случайно перемешанных ингредиентов. Каким мог быть эффект от этого действия, Симон не знал. И он, и немёртвый страж замерли, ненадолго прекратив схватку. Через несколько мгновений на его враге, казавшемся невосприимчивым к телесной боли, начало вспыхивать пламя, охватывавшее всё большую часть огромного тела. Цвет пламени переливался от синего к зелёному, от жёлтого к фиолетовому и обратно. Большая часть тела противника внезапно застыла прозрачным льдом, который раскалывался при каждом его движении. Сантиметры мёртвой плоти то тут, то там начали испаряться прямо в воздух. Когда то, что осталось от существа, рухнуло с леденящим душу звуком, из глубины его разлагающегося туловища поднялся какой-то скрежещущий стон. Симон в радостном изумлении отвесил челюсть, надеясь, что когда-либо сумеет воспроизвести рецепт зелья, которое случайно создал.

Застарелое зловоние было неодолимым, омерзительным. Задержав дыхание и зажав нос, Симон поспешил вниз по шахте, почти готовый к тому, что ему преградит путь ещё один монстр. В результате он одновременно удивился и не был разочарован, обнаружив себя окружённым целой стаей пернатых летающих змей. Самаритянин рефлекторно приготовился защищаться, но ни одно из существ не бросилось в атаку. И откуда-то он знал, что не должен наносить ударов мечом. Но почему они здесь? Какова была их цель?

Должно быть, это вторая линия обороны защищающих амулет, на случай, если смертоносный голем потерпит неудачу. Но тогда почему они не налетали на него? Может, летучие змеи чувствовали опасность, исходящую из другого места? Что было известно им такое, чего не знал он?

Талисман находился здесь. Он дал о себе знать внезапной ослепительной вспышкой света. Крылатые змеи начали кружить рядом с Симоном, но не сделали попытки помешать ему, когда он протянул руку, чтобы схватить артефакт, опасаясь возможных последствий. Будет ли он повержен за свою святотатственную дерзость, как яредиты?

Теперь Симон держал его в потной руке, ожидая худшего. Сияние талисмана подсвечивало снизу черты самаритянина. И худшее пришло, хотя и не с той стороны, откуда он предполагал. Симон узнал глухой голос и обернулся, чтобы встретиться с его обладателем. Как он и ожидал, светящийся образ Нефрен-Ка навис над ним в своём липком саване мрака. Итак, это с самого начала было ловушкой.

— О Симон, моя цель всегда состояла в том, чтобы использовать особую силу драгоценности, силу, позволяющую осуществлять перенос души. Моя бестелесная тень пройдёт через неё в тело того, кто держит Сердце.

— Почему я? Зачем такие хлопоты? Неужели тут не подошла бы ни одна из твоих нефийских марионеток если всё, что тебе нужно, это тело-носитель?

— Ах, Симон из Гитты, как ты недооцениваешь свою ценность! Душа такой великой силы, как моя, подавила бы и уничтожила неподготовленную, неспособную вместить её человеческую форму. Ты понадобился мне не для того, чтобы найти амулет, а чтобы опосредовать его силу. Твои годы оккультного обучения, твоя закалка силами странных планов бытия преобразили тебя. Из всех ныне живущих людей ты один являешься подходящим для меня сосудом! И в твоём образе Чёрный Фараон снова будет ходить по земле, разрушать её и править тем, что останется. Ты удостоен великой чести, сын мой!

К своему ужасу Симон уже чувствовал, как начинается процесс, слова демонического злодея, казалось, эхом отдавались в его черноволосой голове, словно исходя оттуда. Чёрный Фараон начинал вытеснять его.

В моменты общего сознания гиттиец страдал от ужасающих видений богохульных деяний и знаний Нефрен-Ка. По сравнению с этим манящее забвение казалось яркой надеждой. Не так уж плохо было бы поддаться...

Но этому не суждено было сбыться. Внезапно его охватила боль, когда в процесс вмешалось третье сознание. И сущность знала — а потому знал и Симон — чем являлось это сознание. То был Святой Кетцалькоатль! Он был Светом, одновременно славным и ужасным. Ужасные крики разносились в черепе Симона (или в катакомбах обречённых яредитов, он не знал, где именно), когда Золотое Сердце Кетцалькоатля поглотило и пожрало древнего Нефрен-Ка.

Должно быть, давным-давно это произошло и с яредитами. Так размышлял Симон, с изумлением наблюдая, как Свет Сердца сжимается, превращаясь обратно в драгоценный камень, который потускнел, но теперь вновь обрёл своё сверхъестественное сияние. Если душа Нефрен-Ка была заключена там вместе с древними яредитами, Черный Фараон никогда больше не будет свободен.

V. Месть ламанийцев

Едва держась на ногах после физических и магических атак, Симон наконец вернулся по туннелю и вышел на безжалостный солнечный свет. Длинные тени ожидавших его нефийских старейшин сложились, когда их хозяева склонились перед ним в подобострастном почтении. Очевидно, они предполагали, что адский замысел, в котором они участвовали, прошёл в соответствии с планом. Их Хозяин вернулся! Или, по крайней мере, они так думали. Но их ждал сюрприз. Каким бы слабым он ни был, Симон знал, что может прикончить их всех. Он обнажил меч.

Но звук небольшого, сдвинутого с места камня, скатившегося с гребня над ними, привлёк внимание Симона, и он обернулся, чтобы посмотреть на его источник. Он увидел верхушки множества шлемов. Глаза нефийцев расширились от ужаса, когда Симон закричал, обращаясь к своим ламанийским противникам:

— Чёрный Фараон мёртв и никогда не вернётся. Но у нас тут, — сказал он, обводя жестом поднимавшихся на ноги испуганных старейшин, — есть кое-что не хуже его. Вперёд, друзья мои!

Не просто камни, а копья и оперённые стрелы падали, как губительный дождь. Всё закончилось быстро, и Симон ждал, когда ламанийцы спустятся и окружат его с поднятым оружием, приветствуя как человека, который принёс им избавление.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Это был первый рассказ о Симоне, над которым Ричард Тирни работал с другим автором, Робертом М. Прайсом. Будучи экспертом как в мифологии Ктулху, так и в древнем гностическом христианстве, Прайс объединил их — хотя трудно сказать, Мифос ли это, увиденный через призму гностицизма, или гностицизм, увиденный через призму Мифоса. В нём демон-султан Азатот превращается в Ахамота — так звали Падшую Софию, мать Демиурга в некоторых гностических системах.

В частности Прайс использует уникальную интерпретацию Мифоса Тирни, которая стала основой не только его рассказов о Симоне, но и для историй о Джоне Таггарте и Рыжей Соне. Тирни переосмысливает Старших богов Августа Дерлета как «Повелителей Боли», которые создали жизнь, чтобы психически питаться болью и страданиями разумных форм жизни. Их враги, Великие Древние, хотят лишить Повелителей Боли этой пищи — уничтожив всё живое!

Для полного понимания духовной космологии, которую этот рассказ пытается объяснить с помощью несколько психоделических метафор, читатели могут обратиться к разделам «Святой Симон», «Любовь сильнее смерти» и «Познай самого себя» во введении к данному сборнику.

Другие рассказы цикла:

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2, 3, 4, 5,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Трон Ахамота

Ричард Л. Тирни и Роберт М. Прайс

I

Симон из Гитты молча стоял на балконе у окна своей комнаты на высоком верхнем этаже, глядя на полную луну, которая медленно поднималась над Антиохией. Странные чувства бушевали в глубине его души. Он наклонился вперёд, положив руки на перила балкона, и уставился на оранжевый диск луны, почти не замечая ни редких звёзд, которые в этот предрассветный час делили с ним небо, ни затихающих звуков огромного города внизу. В лунном свете его молодое лицо с высокими скулами казалось странно нестареющим — чёрные провалы глубоко посаженных глаз, тёмные тени чёлки, падающей на широкий лоб.

— Луна-Селена-Елена, — пробормотал он, и звук его голоса был таким тихим, что почти не колебал воздух. — Где ты сейчас этой ночью, моя потерянная, единственная любовь?..

— Ушла из этого мира, Симон, но не от тебя.

Молодой человек медленно повернулся и посмотрел на старика в тёмном одеянии, который так внезапно и незаметно присоединился к нему.

—Досифей, ты как всегда, подходишь скрытно, точно опытный чародей.

Старик проигнорировал лёгкое негодование в голосе младшего. Он смотрел на только что взошедшую луну, и в её сиянии на его морщинистом лице отразилась та же поглощенность печалью, как и у Симона.

— Да, Луна, Селена, — пробормотал он, поглаживая свою седую бороду. — Для смертных этого мира — Её символ. Как она прекрасна сегодня вечером!

Симон резко тряхнул головой, пытаясь сбросить с себя непривычный настрой. Его лицо было суровым, когда он посмотрел на своего старого наставника.

— Ты готов? — спросил он. — Все ли приготовления выполнены?

Досифей кивнул.

— Они выполнены. Да. Но, Симон, ты уверен, что хочешь пройти через это?

— Да. Я должен снова увидеть Елену.

Старый маг вздохнул, отступил на два шага назад в комнату, затем вернулся на балкон. Его тёмной, украшенная символами мантия с тихим шелестом скользила по плитке. Лицо Досифея лицо было задумчивым, даже встревоженным.

— Я предупреждал тебя, Симон — моих сил, пусть они и велики, может оказаться недостаточно, чтобы вернуть тебя в этот мир, когда ты его покинешь. Я спрашиваю тебя в последний раз: не можешь ты смириться со смертью Елены?..

— Я должен увидеть её снова, Досифей.

Старик кивнул. Нельзя было не заметить решимости в голосе его ученика, твёрдости в его чертах, очерченных лунным светом. На мгновение Досифей снова ощутил ту почти уникальную духовную силу, которая много лет назад побудила его разыскать Симона и спасти от жестокого рабства на арене.

— Тогда следуй за мной.

Он повернулся и повёл Симона в освещённую лампами комнату, где указал на тёмную, украшенную символами тунику, висевшую на кушетке.

— Надень её, и ничего больше. Ты не должен носить повязки, пояса или других сдавливающих предметов одежды, которые стесняют движения.

Симон быстро снял свой пояс, сандалии и тунику, затем натянул на свою атлетическую фигуру другую тунику с планетарными символами. Будучи сведущим в магии, он знал причину этого указания Досифея. Астральное путешествие, подобное тому, которое он планировал, могло быть осуществлено только в здоровом физическом теле — по крайней мере, если он надеялся вернуться на землю, — и это тело не должно быть обременено связывающими его материальными предметами, чтобы они не препятствовали притоку духовной энергии.

— Что ж, продолжай, старый чародей.

Досифей печально покачал головой.

— Ещё раз, Симон, я должен предупредить тебя. Ты отправляешься в опасное путешествие. Ты увидишь вещи, которые могут разрушить твою душу!

— Довольно. Я думал, ты уже смирился с предстоящим. Больше никаких оправданий. Однажды ты сказал мне, что в таком духовном путешествии, как это, тебе помогал Дарамос, величайший из персидских магов, и я слышал подтверждение из его собственных уст в те годы, когда мы оба находились под его опекой.

— И всё же есть разница, Симон. Хотя мы с тобой оба Истинные Духи, отделённые от Владыки Света и запертые в этом материальном мире безумным демиургом Ахамотом, который создал его, в твоём естестве содержится бо́льшая часть фрагментированной Божественной Души, чем в моём — возможно, больше, чем у любого другого человека, — и потому импульс твоей духовной судьбы может увлечь тебя за собой в опасные сферы, где мои знания не смогут тебе помочь. Во время моего собственного путешествия, даже с помощью Дарамоса, я смог лишь приблизиться к Сфере Сатурна, прежде чем моя душа в ужасе отступила, и я чувствую, что едва ли был способен бросить вызов Архонтам Первобытных богов и вернуться в своё живое тело. То, что ты ищешь, Симон, лежит далеко за пределами Сферы Сатурна.

На мгновение молодой человек заколебался, почувствовав искреннее беспокойство в глазах своего наставника. Он постарался сдержать свои чувства и сказал:

— Веди, Досифей, если, конечно, ты не шарлатан, как я часто подозревал.

Глаза старика на мгновение вспыхнули гневом, и в этот момент мистические символы на его одежде, казалось, слегка засветились, но в следующее мгновение искры и сияние исчезли так быстро, что Симон подумал, не были ли они иллюзией.

— Симон, Симон, — сказал Досифей, и его тон поразил молодого человека, так как напоминал тон матери, обращающейся к упрямому ребёнку. — Твой гнев, твоя горечь заставляют тебя говорить такое, что, как ты знаешь, не соответствует действительности. Ты своими глазами видел, что наши с Дарамосом способности — не шарлатанство.

Симон покачал головой.

— И всё же мы с тобой неплохо зарабатываем на жизнь, обманывая толпу волшебными иллюзиями. Можешь ли ты, Досифей, дать мне возможность увидеть Елену и поговорить с ней, как утверждаешь, или нет?

Гнев в глазах Досифея сменился почти мистическим светом, окрашенным острой тоской.

— Ты знаешь, что я могу это, хотя сейчас борешься с правдой ещё ожесточённее, чем когда-то сражался со своими противниками на арене. Сейчас ты должен примириться с этой правдой, Симон — и с правдой о себе, — ибо это твоя единственная надежда овладеть силой, которая позволит тебе вернуться из путешествия, куда ты требуешь тебя отправить.

Черты лица Симона слегка смягчились; он почувствовал искреннюю озабоченность своего старого наставника.

— Правду о себе?..

— Земную правду, дополняющую космическую истину, о которой я часто говорил тебе, что вы с Еленой, возможно, два величайших фрагмента разделённой Божественной Души вселенной. Скажи мне, Симон: кто мы?

— Что ты имеешь в виду? Мы странствующие фокусники из Самарии — создатели иллюзий, неплохо зарабатывающие на жизнь за счёт доверчивой толпы.

— Да. Итак, мы люди. — Досифей указал на широкую балконную дверь, за которой луна, теперь серебристая, в сопровождении множества ярких звёзд, поднималась над тёмными улицами и зданиями огромного города. — Там, снаружи, находятся сотни тысяч других людей, готовящихся ко сну, ворующих, предающихся любовным утехам и кто знает, чем ещё, а за ними, в этом огромном, погружённом в темноту мире, миллионы других. Лишь малая часть из них — Истинные Духи, такие как мы, Симон, но кто может судить, кто из них эти немногие? Однако сегодня вечером я прошу тебя отождествить себя с теми бездушными миллионами, которые спорят и сражаются, плодятся, борются и умирают только ради наживы или ради того, чтобы их потомство могло жить. Подумай о них, Симон, посочувствуй им, сделай их якорем для своей души, иначе ты можешь никогда не вернуться...

Симон смотрел на город, на широкую реку, серебрившуюся под луной, на корабли, пришвартованные в тени зданий, на угловатые стены и башни, отбрасывающие эти тени. Казалось, он ощущал мириады человеческих жизней — сбившихся в кучу, разлагающихся там, вдали.

— Почему я должен заботиться о них? Разве ты не говорил мне, что они лишены Искры, подобно животным? Разве я не почувствовал это на себе? Разве они сами не доказывают мне это постоянно, день за днём?

— И всё же в любом из них может проявиться Истинный Дух. Цепляйся за этот мир, Симон, цепляйся за него, иначе ты не сможешь вернуться. Помни, что ты один из миллионов людей, что ты живёшь в мире времени, где бесчисленные множества жили и умерли. Скажи мне, Симон: когда мы живём?

Симон хмыкнул.

— Мы живём осенью восемнадцатого года правления безумного императора Тиберия, принцепса Рима.

— Помни об этом, Симон. Ты человек, в этом мире и в этом времени. А теперь следуй за мной.

Он последовал за чародеем вниз по нескольким лестницам, ведущим из их съёмных квартир в подвалы, которые Досифей тоже арендовал у богатого купца, владевшего этим зданием. На каменном полу самой большой комнаты, в которой из мебели имелась только одна низкая кушетка в центре и небольшой шкаф у стены, ярко-синим мелом была начертана пентаграмма. Она окружала ложе, по обе стороны от которого в чаше бронзовой жаровни тлели угли, а в каждом из пяти углов горело по белой свече. Под кушеткой, частично скрытый ею, находился большой символ, напоминающий семиглавую гидру, тоже нарисованный синим.

— Довольно скромная подготовка, — заметил Симон, — для столь важного путешествия, каким оно, по твоим словам, должно стать.

— Да, Симон. К смерти редко кто готовится, и именно в путешествие смерти ты должен отправиться — смерти до назначенного срока. А теперь ложись на кушетку, сын мой.

Симон так и сделал — и вдруг осознал, что Досифей никогда прежде не обращался к нему с такой нежностью. Он наблюдал, как старик повернулся к шкафу, отпер его и достал объёмистый пожелтевший свиток. Симон без удивления понял, что это было самое ценное имущество старого чародея — оригинальная персидская версия книги «Sapientia Magorum», в которой содержались тайные знания древнего мага Останеса.

— Симон, прежде чем я начну...

— Пощади меня, Досифей. Меня не переубедишь.

Старый чародей кивнул; отблески пламени факелов на стенах отразились от его лысеющей макушки.

— Я знаю. И всё же я должен проинструктировать тебя. Между тобой и твоей потерянной Еленой, Симон, есть нечто большее, чем любовь мужчины к женщине, как я часто говорил тебе. Она — твоя сизигия, твоя спутница жизни, твоё второе «я». Тебе следовало бы обуздать это твоё безумие! — ведь вы с Еленой снова встретитесь на этом материальном плане, как до́лжно. Но это время нельзя ускорить.

Взгляд Симона был твёрд.

— И всё же именно твоя магия свела нас с Еленой раньше времени. Я увижу её сейчас. Ты не можешь отказать мне в этом.

Досифей печально кивнул, повернулся и медленно прошёл в дальний конец тускло освещённого помещения. Симон унюхал странный дым, исходящий от двух жаровен, стоявших по бокам от него. Он почувствовал, что его разум начинает плыть. Тогда Досифей повернулся к нему лицом.

— На тебя действуют испарения, — сказал Досифей. — Не сопротивляйся им. Пусть они уносят тебя, куда хотят.

— Почему… почему они не действуют на тебя?.. — сквозь подступающую дремоту спросил Симон.

— Отчасти потому, что я нахожусь за пределами пентаграммы, отчасти потому, что твой Истинный Дух сильнее моего. Я уже говорил тебе, что ты — один из Высших, обладающий, возможно, большей долей расколотой души Владыки Света, чем кто-либо другой на этой земле. Таким образом, твоя судьба велика, как и судьба той, которую ты знал как Елену. Ибо вы с ней — пара вне времени и материальности, сотворённая Высшим Источником. Теперь ты должен осознать своё предназначение, Симон, и принять его.

Симон наблюдал за стариком, чей голос оказывал на него гипнотическое воздействие. Прежнее нетерпение улетучилось, его успокоила странная смесь запахов, исходивших от жаровен — запахов восхитительных и пьянящих, но в то же время пикантных и даже с лёгким привкусом порочности, — а также усталая, но твёрдая убеждённость во всём мрачном виде и голосе его наставника. Внезапно ему захотелось обратиться к своему старому учителю — этому эксцентричному старому колдуну, которому он никогда полностью не доверял, но в тот же миг обнаружил, что не может пошевелиться. Вокруг него начали сплетаться те магические сети, которых он требовал.

Досифей шагнул вперёд с маленькой баночкой синей краски, которую он достал из шкафа, и начал наносить на лоб Симона синий символ. По ощущениям Симон догадался, что это, должно быть, солнце с лучами или колесо со спицами.

— Это символ Нараяны, Семиглавого Змея — тот самый, который я нарисовал на полу. Он старше Персии, старше Индии, старше человечества. Наги первобытного Му использовали его для обозначения Семи Аспектов Творения. Это поможет тебе проникнуть через семь барьеров, которые ты должен преодолеть.

Старый маг на мгновение исчез из поля зрения Симона, затем вернулся, неся прямой обоюдоострый меч, который он вложил ему в правую руку.

— Возможно, он — или, скорее, его духовный двойник — понадобится тебе до твоего возвращения.

С этими словами Досифей снова вышел из пентаграммы и выпрямился, держа древний свиток в своей худой левой руке, как жезл.

— Есть и другое оружие, Симон, как тебе хорошо известно, — слова, которые тебе нужно будет произнести, чтобы перейти границы, установленные Повелителями Боли. Я научил тебя лишь земному звучанию этих слов, но твоя душа уже знает их высшие вибрации. В надлежащее время они придут к тебе в полном объёме.

Затем старый волшебник развернул свиток и начал читать. Его голос, который, к тому времени уже казался тающим вдали, теперь был похож на едва слышный шёпот, но Симон воспринимал его вполне отчётливо. И по мере того, как реальность менялась, персидские слова, уже знакомые по прошлым занятиям, на этот раз, казалось, приобретали новые, прежде никогда не осознаваемые значения:

— О Атар, о Дух Огня, подними ввысь разделённую душу твоего ищущего, возвращающегося домой Владыки! Проснись, Симон из Гитты, проснись! Пробудись, о Владыка Мазда, от сна материальности! Проснись…

Перед глазами у Симона всё поплыло. Потолок превратился в тёмный бассейн, вихрящийся, утягивающий его вверх...

— Пробудись, о Владыка Мазда, от сна материи...

II

Он вышел из тьмы — не из темноты сна, а из небытия. Пробыл ли он там секунду или целую вечность?

Он поднимался вверх, сквозь стены и перекрытия огромного здания, проходя сквозь материальные преграды, как будто их не существовало. Хотя в комнатах было темно, он отчётливо ощущал расположение мебели и присутствие дремлющих обитателей. Затем он оказался на крыше и почувствовал, что его стремительно уносит вверх, над тёмным, раскинувшимся городом Антиохией — вверх, к звёздам и полной, сияющей луне.

Луна — Селена…

Город отступал под ним, и, поднимаясь, он ощущал животную энергию сотен тысяч людей, которые спали в его темноте или крались по переулкам, выполняя тайные поручения. На мгновение ощущение этого бурлящего потока жизненной силы вызвало у него чувство, похожее на удушье, но затем всё более быстрый подъём вывел его из этого состояния. Теперь он мог разглядеть среди этой мешанины тревожных снов и мрачных эмоций несколько ярких искр, возможно, их было несколько десятков — таких же Истинных Духов, как он сам, интуитивно понял Симон. На мгновение ему дико захотелось броситься вниз и спасти их из этого бурлящего океана мучений, в который они были погружены, как бриллианты в навозную кучу, но понял, что не может этого сделать. Он был влеком Судьбой — и в то же время, как ни странно, своей собственной волей — к той высшей области, откуда, как смутно осознавал, изначально пришли все Истинные Духи.

И теперь скорость его вознесения была поистине пугающей. Антиохия превратилась в исчезающее пятно на тёмном фоне бескрайней земли, а река Оронт — в исчезающую серебряную нить. Мир расширялся до удивительно широких горизонтов — тёмных на востоке, усыпанном звёздами, серебристых на западе, где раскинулось великое море, до самого заката — возвращающегося, всё более яркого заката...

Затем солнце начало подниматься на западе, и Симон понял, что это происходит из-за огромной скорости его вознесения! Как раз перед тем, как возвращающийся свет затопил всё вокруг, он поймал взглядом на огромном изогнутом пространстве земли к востоку с полдюжины ярких отблесков — души Высших Существ, таких же, как он сам...

Затем они исчезли, затерявшись в свете западной зари, в которую он поднимался. Теперь была видна кривизна земли, а затем небо, несмотря на сияние солнца, начало темнеть. Снова появились звёзды, более яркие и многочисленные, чем когда-либо, и Симон внезапно понял, что произошло: он вынырнул из воздуха, из той среды, которая рассеивает и смягчает свет!

На мгновение его охватил ужас. Воздух, который, по мнению некоторых философов, пронизывал всё сущее, на самом деле оказался всего лишь тонким покровом, укрывающим землю. Природа, отнюдь не питающая отвращения к пустоте, оказалась почти сплошь одной колоссальной пустотой, простирающейся до самых границ космоса!

Но нет, этот вакуум был не совсем пустым, ибо теперь Симон видел то, что казалось тусклыми, болезненно-желтоватыми сгустками или полосами пламени, поднимающимися вверх из атмосферы, окружающей землю. Его астральное зрение и сопутствующая ему интуиция подсказали, что эти огоньки были жизненными силами мириад людей и животных, которые постоянно страдали и погибали на земле.

Он с беспокойством отвернулся от них и посмотрел вверх — нет, наружу, ибо, к своему удивлению, понял, что для него больше не существует ни верха, ни низа, и сосредоточил своё внимание на Луне. Теперь она казалась ему больше и ярче. Для него это был серебристый многообещающий маяк. Несомненно, здесь он найдёт ответы на свои животрепещущие вопросы…

Луна — Селена…

Однако его курс вёл не прямо к Луне, как он сначала подумал, а немного в сторону от неё. Он попытался исправить это отклонение усилием воли, но не смог. Испробовав другие манёвры, Симон обнаружил, что может поворачиваться в пространстве и видеть своё тело — и был поражён, увидев, что оно само, туника, которая была на нём надета, и меч, который он сжимал, стали словно разреженными, так что яркие звёзды тускло просвечивали сквозь них. Он украдкой оглянулся — и дёрнулся от изумления. Земля была всего лишь удаляющейся сферой, заметной лишь как тоненький зеленовато-синий полумесяц, подсвеченный солнцем и испещрённый прожилками с красивыми белыми завитками. За ним виднелось Солнце, чей свет, хотя и был более интенсивным, чем когда-либо доводилось видеть Симону, нисколько не вредил его глазам. Рядом с ним в темноте мерцал красный Антарес и его звёзды-спутницы в созвездии Скорпиона, чей блеск ничуть не уменьшился. И тогда Симон осознал, что солнечный диск, вопреки утверждениям философов, вовсе не совершенен, ибо по его поверхности, казалось, медленно расползались неровные пятна. И снова он ощутил ужас от новых открытий, противоречащих его прежним знаниям...

Новый прилив благоговения охватил его, когда он снова повернулся к Луне, ведь теперь он видел всю её громадность, и осознал, чем она была на самом деле — другим миром. Луна больше не была полной, а шла на убыль, и вдоль линии света и тьмы Симон увидел резкие тени того, что, очевидно, было устрашающими горными вершинами и чудовищными кратерами. Он также осознал, что скорость его движения увеличивается, а ощущение времени замедляется — возможно, и то и другое вместе, — ибо в противном случае фаза Луны не могла бы измениться так быстро.

И теперь, когда лунный шар заметно увеличился в размерах, он понял, что место это очень сильно отличается от представлений о нём самого Симона и других смертных. Луна не была окружена воздушным покровом, который окутывал благодатную Землю, а её поверхность была изрыта кратерами и устрашающе расколота. В этот момент Симон понял, что здесь произошла та самая легендарная битва между титанами и богами, и что в этом разрушенном, лишённом воздуха мире он не найдёт ответов на свои вопросы. Человечество, преисполненное надежд, использовало этот небесный шар, чтобы символизировать свою мечту о Вечной Женственности, но лишь самые тёмные из таких духов могли быть достойны сего символа: Геката, Лилит, возможно, даже эламская мерзость, которую в древности называли Шупниккурат…

Но потом он почувствовал, что этот проклятый шар не так уж безжизнен, как это показалось сначала. Глубоко внутри него, как черви и насекомые в гнилом фрукте, кишели мириады разумных существ — существ настолько чуждых по форме, мыслям и целям, что Симон был рад, что его духовные чувства могут различать их лишь смутно.

Теперь, когда он начал проходить мимо Луны, так что её мерцающая выпуклая часть уменьшилась до половины фазы, Симон почувствовал что-то новое — бледный, едва заметный ореол зеленовато-серого света, который полностью окружал её. В то же время он увидел, что Луна поворачивалась всё быстрее и быстрее, и движение это было стремительнее, чем кажущееся, вызванное его приближением. Несомненно, его собственное восприятие времени замедлялось! Теперь ореол был виден отчётливо — не столько облако, сколько светящийся сгусток бледного, болезненно-зеленоватого света — и он обретал форму. В следующее мгновение Симон смог ясно разглядеть эту фигуру, несмотря на то, что сквозь неё беспрепятственно проникал свет далёких звёзд.

На мгновение он почувствовал ужас. Существо было чудовищным — гигантское, пульсирующее, похожее на жабу, безглазое, с мордой в виде пучка медленно шевелящихся усиков, как у анемона. Симону показалось, что его нематериальная плоть имеет пятнистую грибовидную текстуру и цвет, а в её центре вместо сердца плавает Луна. Он напрягся, желая убежать, но в следующее мгновение почувствовал, что чудовище спит, сонно дрейфуя по орбите вместе с Луной...

И теперь Симон заметил, что от него во все стороны отходила огромная, едва заметная тонкая мембрана, изгибающаяся в пространстве, точно вогнутая поверхность невероятно огромного пузыря. Он посмотрел вверх, назад, вниз, но не нашёл ни одного направления, в котором не простирался бы этот пузырь. Он охватывал не только саму тварь, но и всё пространство, окружающее Землю, которую он оставил так далеко позади. Его диаметр был сравним с орбитой Луны, окутанной чудовищем, обращавшейся вокруг Земли, и казалось, что эта сфера вращается всё быстрее и быстрее по мере того, как темп жизни Симона замедлялся.

Внезапно Симон понял, что это колоссальное существо было Архонтом — первым из нескольких, о которых его предупреждал Досифей и которых, как он знал, ему нужно было каким-то образом миновать.

Он приближался к обширной вогнутости пузыря и теперь видел, что множество болезненно-жёлтых огненных полос, сопровождавших его в пустоте, погружаются в него. Незамедлительно это пространство поглотило, затушило, растянуло их, подобно тонким жёлтым нитям, в направлении монстра. Тварь, пульсируя, поглотила их, бессознательная, тучная и раздутая. Симон содрогнулся, увидев, как она питается излучаемыми жизненными силами мириад испуганных, страдающих и умирающих организмов подлунного мира Земли; её сон показался ему похожим на сытую дремоту хищного зверя. Он почувствовал тошноту, а затем понял, что и сам тоже быстро приближается к этой опутывающей душу мембране, уже почти достигнув её…

«Малеванахкут!»

Он выкрикнул это Имя резко, почти непроизвольно. Это был не голосовой крик, а скорее ментальный раскат, от которого завибрировала чернота. И в этот миг, за то короткое время, что длился крик, он прошёл сквозь мембрану. Его удивила её тонкость. Будь она чем-то материальным, даже чувствительные подушечки большого и указательного пальцев не смогли бы обнаружить её между собой. На крошечное мгновение Симон ощутил боль и страх бесчисленных жизней, запертых в этом пузыре, а затем прорвался сквозь него, с невероятной скоростью устремившись в пустоту за его пределами.

Он оглянулся и увидел, что чудовищный лунный Архонт так и не проснулся. Имя защитило его — и, похоже, несколько сотен желтоватых сгустков жизни вместе с ним, которые всё ещё сопровождали его. Эти выжившие и другие, менее многочисленные, издали казались тусклыми жёлтыми искорками, затерянными в необъятном пространстве, колеблющимися, сбитыми с толку, но стремящимися вперёд. Почти все другие такие же искры были теперь всего лишь жёлтыми линиями на огромной Сфере позади Симона, миллионы их притягивались к пульсирующему Архонту, питая его, точно психическая энергия; лишь самые выносливые или те, кому посчастливилось оказаться рядом с ним, преодолели это.

Симон вздрогнул. Астрологи давно считали Луну источником эмоционального воздействия — и неудивительно, учитывая космический водоворот страха и боли, в котором она вращалась!

Но вот Симон, искоса глядя на плоскость лунной орбиты, ощутил нить энергии, протянутую из огромного пузыря в космос. Его сверхъестественная интуиция вновь подсказала ему, что это могло быть. Избыточная психическая энергия, которая не требовалась для насыщения лунного Архонта и поддержания его Сферы, направлялась наружу в пустоту, к следующей Сфере, той, что была...

— Марс! — выдохнул Симон.

Это было правдой. Он нёсся к зловещей красной планете с невероятной скоростью. Прямо на глазах у него она становилась всё ярче, превратилась в диск, и вскоре он начал ощущать ещё более крупный пузырь-ловушку, исходящий от неё, по сравнению с которым предыдущая Сфера Луны казалась просто крошечной. В это мгновение Симон осознал две невероятные вещи. Во-первых, старый астроном Аристарх был прав, утверждая, что Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца; во-вторых, Евдокс и Аристотель справедливо помещали эти планеты — по крайней мере, на астральном плане — в гигантских вращающихся сферах. Теперь Симон мог видеть своим психическим зрением, что обширная Сфера Марса простирается куда шире и включает в себя не только Землю и Луну, но и само Солнце с внутренними планетами!

Необъятность происходящего ошеломила его — настолько, что он едва успел осознать своё стремительное приближение к шару Марса и чудовищному Архонту, который окружал его, пульсируя во сне. Он лишь мельком увидел красную планету в сердце отвратительного существа — ощутил её разреженную атмосферу, её горы и равнины, выжженные, изрытые кратерами, как Луна, и чудовищную инопланетную жизнь, что таилась там и дремала под её поверхностью, и которая зашевелилась, пробуждаясь при его приближении...

И тут он увидел, что Архонт тоже просыпается. У этого существа была пузырчатая красновато-фиолетовая голова, гладкая, как у осьминога, без каких-либо черт, за исключением двух больших открытых глаз и двух извивающихся масс, состоявших из более чем дюжины щупалец. Симон почувствовал, что эти глаза смотрят прямо на него, а щупальца тянутся в его сторону...

«Хамаэль!»

И снова произнесённое им Имя было на самом деле не словом, а мысленным криком, полным космических смыслов, выходящих далеко за пределы слышимых звуков, которым он научился у Досифея на далёкой Земле. Он снова нырнул в пузырь психической силы, почувствовав короткий пронзительный вопль страха и боли, исходящий от существ, запертых внутри него. Затем он прошёл сквозь него, но тон этой пронзительной ноты продолжал звучать в его сознании — и странным образом гармонировал с более высокой, напряжённой нотой, которая всё ещё звучала в его душе после его предыдущего прохождения через Сферу Луны.

Гармонировал...

Внезапно он осознал значение этого. То была Музыка Сфер, которую Пифагор и другие люди с выдающимися психическими способностями давным-давно почувствовали — но какой же наивно-оптимистичной была их интерпретация этой музыки! Симон вспомнил старую сказку о царе, заживо поджаривавшем своих врагов внутри полого бронзового быка, ноздри которого были сделаны таким образом, что предсмертные крики звучали как прекрасная завораживающая мелодия...

Он оглянулся и увидел, что Архонт Марса снова погружается в безмятежный сон, но его ужас не уменьшился. Да, Евдокс и Аристотель были правы в своих представлениях относительно планетарных сфер, но как же они ошибались, полагая, что это границы нетронутых порчей царств славы!

Ни один из огненных сгустков, сопровождавших Симона, не преодолел марсианский барьер; все они теперь стали пищей для чудовищного Архонта. И снова он почувствовал, как поток избыточной энергии передаётся в следующую Сферу. И теперь, когда он беззвучно нёсся вдаль, набирая всё больший ход, Симон заметил несколько десятков ярко сияющих точек, расположенных далеко от него и друг от друга, которые тоже мчались вперёд и становились всё ярче по мере того, как увеличивалась их скорость. Интуиция мгновенно подсказала ему, что это были Истинные Духи, которые, как и он сам, сохранили в своих душах знание мыслей-слов, необходимых для преодоления барьеров Луны и Марса. Больше не скрытые мириадами прожилок и сгустков жизненных сил обычных людей и животных, они горели на фоне чёрной пустоты пульсирующим белым сиянием, которое затмевало звёзды. Симон взглянул на свою фигуру и увидел, что его прозрачная плоть тоже ярко светится; прежде тёмная туника казалась теперь белоснежной, планетарные символы на ней сияли золотым сиянием, а лезвие меча сверкало серебристым блеском...

Путь от Сферы Марса до Сферы Юпитера занял гораздо больше времени, несмотря на возросшую скорость Симона и замедление времени, поскольку та была намного крупнее, чем внутренние сферы. Он оглянулся и увидел, что Марс уже превратился в крошечный диск, а Земля была не более чем ярким пятнышком неподалёку от Солнца, которое, в свою очередь, казалось вчетверо меньше своего привычного размера. Симон отвернулся, снова ощутив душевный трепет при виде огромных пустых пространств, в которые погружался. Он всё ещё мог видеть далёкие отблески своих собратьев, Истинных Духов, потому что, хотя расстояние между ними и увеличивалось по мере удаления от Земли, их яркость, казалось, тоже возрастала. Впереди Симон увидел сияние Юпитера, гораздо более яркого, чем ему когда-либо доводилось видеть.

Затем он почувствовал, как вдалеке гудит следующий барьер Сферы — и с беспокойством увидел, как Юпитер, который поддерживал этот барьер, начал медленно расширяться, превращаясь в зловещий полосатый диск...

III

Симон ахнул, когда этот чудовищный мир разросся в его поле зрения, приближаясь к нему справа по дуге своей огромной орбиты. Казалось, что он вращается каждые несколько секунд, и по мере его приближения Симон мог видеть четыре большие луны и несколько спутников поменьше, медленно вращающихся вокруг него по орбитам. Он был потрясён, осознав, насколько замедлился ход времени — неужели его опустевшее тело умерло за те недели или месяцы, прошедшие с того момента, как он его покинул? Ещё больше его потряс вид этого колоссального раздутого вращающегося тела, которое он когда-то называл планетой Юпитер.

Она была невообразимо огромна; он чувствовал, что более тысячи миров, подобных Земле, могут быть легко поглощены ею. Полосчатая поверхность гигантского мира вздымалась и бурлила, и при каждом тяжёлом вращении он видел на экваторе большое красноватое пятно в форме глаза, то расширяющееся, то сужающееся по мере вращения, словно водоворот, пожирающий планету. На этот раз вокруг планетарного шара не было туманного Архонта, но Симон чувствовал, что бурлящий мир сам наполнен чудовищной жизнью. Его разноцветные полосы казалось, пульсировали, словно плоть вращающейся медузы, а красноватое пятнышко-глаз морщилось и извивалось, будто злобно поглядывая на него...

Затем, когда Симон приблизился к барьеру, половина надвигающейся планеты невероятно быстро скрылась в тени. Он услышал глубокую ноту мембраны, пульсирующий гул, гармонирующий с другими Сферами, которые он оставил далеко позади. Ему нужно было Имя! Досифей называл ему человеческие слоги: Цед… Цадек…

«Цадаккаэль!»

И снова оно пришло к нему как раз вовремя. И вновь Симон почувствовал, как его захлёстывает волна силы, гораздо более мощная, чем барьеры Луны и Марса, услышал короткий вскрик агонии тех, кто, как он знал, были Истинными Духами, но затем преодолел её, и чудовищная вращающаяся планета осталась позади, а он мчался всё быстрее вовне — и зловещие гармонии Сфер, сопровождали его...

Внезапно он заподозрил, что, возможно, остался один в пустоте — множество Истинных Духов, которые пересекали пространство вместе с ним, казалось, исчезли…

Нет, не все, потому что теперь Симон мог видеть горстку этих пульсирующих белых искр, которые, как и он сам, всё ещё устремлялись наружу, хотя и на невероятном расстоянии от него и друг от друга. Из многих десятков осталось всего полдюжины! Очевидно, силы планеты-монстра были направлены на то, чтобы захватить Истинных Духов после того, как внутренние Сферы отсеяли более низкие и обильные жизненные силы.

Теперь остался только Сатурн, правитель самой дальней Сферы. Это несколько озадачило Симона, поскольку древняя мудрость гласила, что существует семь Сфер — или семь их групп, — а он пересёк только три. Несомненно, это было ещё одним подтверждением идей Аристарха, который утверждал, что Солнце, Меркурий и Венера находятся внутри орбиты Земли!

Скорость Симона была так велика, что к тому времени, когда у него появились эти мысли, он понял, что приближается к Сфере Сатурна. С тревогой он вспомнил, что именно этот барьер заставил Досифея отступить в ужасе. В то же мгновение он начал слышать глубокий угрожающий гул вибраций Сферы, зловеще гармонирующий с тонами внутренних Сфер, которые теперь странным образом звучали, как казалось, на более высоких частотах, чем раньше. Затем он увидел сам Сатурн, появившийся справа от него, как и предыдущие внутренние миры, неся с собой интенсивный тонкий луч духовной энергии, исходящий от Юпитера, и понял, что скорость течения замедляется таким образом, чтобы он мог пересекать каждую из Сфер как раз перед приближающейся планетой. А это, должно быть, означало, что он провёл в своём невероятном путешествии годы, а не месяцы!

Сатурн, как он теперь видел, был похож на Юпитер — огромный, окружённый кольцами и вращающимися лунами. На нём тоже не было видно Архонта, но, казалось, был пропитан пульсирующей злой жизнью. Кроме того, он был окружён широкими вращающимися кольцами — кольцами, которые, как интуитивно понял Симон, служили для большей концентрации энергии его сети, улавливающей души. Чудовищная планета вращалась так быстро, что, казалось, жужжала; звук её Сферы становился всё громче, и Симон почувствовал, как вместе с ним растёт и его страх. Он увидел, как две далёкие искорки души дрогнули и повернули назад, едва расслышал их тонкие вопли ужаса и отчаяния, а затем изнутри него вырвалось следующее мистическое Имя, открывающее Врата:

«Зиулкваг-Манзах!»

Он начал произносить это Имя ещё до того, как поравнялся с планетой, и миновал вращающийся полосатый шар прежде, чем закончил. На мгновение всё существо Симона пронзила жгучая боль. Ему показалось, что он слышит крики гибнущих собратьев...

Затем, как и прежде, он устремился наружу, но на этот раз всё было по-другому. На него навалилась огромная усталость. Он понял, что потерял много энергии, преодолевая четыре барьера, особенно последний. Его собственная фигура и лезвие меча утратили свой блеск и теперь испускали лишь тусклое сияние. Оглядываясь по сторонам, он не видел никаких признаков присутствия тех немногих Истинных Духов, которые сопровождали его к Сфере Сатурна. Неужели все они погибли? Или некоторые ещё были живы, как и он сам, находясь далеко в космосе, ослабленные и потускневшие?

Постепенно к нему начало возвращаться сияние, усталость уходила. Но он не заметил во всей этой огромной пустоте никакой другой искры, похожей на него самого. Он был один, мчась с неизвестной скоростью в холодное, пустое, усыпанное звёздами пространство, а зловещее гудение Сфер затихало позади него. Он преодолел последний барьер...

Но тут, впереди себя, он услышал — невероятно, невообразимо — другой низкий угрожающий тон, который гармонировал с теми, что звучали позади.

Нарастающий, почти панический страх охватил Симона, когда зловещий гул, исходящий от этого неизвестного барьера, усилился. Неужели их будет бесконечное множество? И даже если нет, сможет ли его душа инстинктивно узнать имена их архонтов — имена, земным эквивалентам которых старый наставник никогда не учил его? Страх превратился в гнев, в неистовство, принял форму яростной мысли:

«Будь ты проклят, Досифей! Будь проклята твоя некомпетентность!»

Ты ошибаешься, Симон, ты слышал эти имена.

Это был голос Досифея в его сознании, и теперь Симон смутно начал различать фигуру старика в мантии, расплывчатую и прозрачную на фоне звёздной тьмы.

«Баал! Это не можешь быть ты. Прошло много десятилетий — возможно, даже столетий…»

Для обладателя тайных магических знаний время — не большее препятствие, чем пространство. Я почувствовал твою настойчивость, Симон. Но я не могу долго поддерживать транс, который сделал возможным этот контакт. Запомни Имена, их всего два. Однажды я зачитывал тебе их из книги мага Останеса, который, в свою очередь, заимствовал эти Имена из трудов чародея исчезнувшей тысячелетия назад Гипербореи. Ты должен помнить...

Но сейчас Симон приближался к Сфере. Он увидел её планету, быстро приближавшуюся, огромную, окружённую кольцами и полосами, как Сатурн, но полосы были темнее и зеленоватого цвета, а кольца меньше. Она угрожающе гудела, вращаясь, безумно заваливаясь на бок своей орбиты, а несколько лун кружили вокруг неё вертикально, как рой ос. Симон схватил свой меч, выставил его сверкающее лезвие перед собой и устремился к почти невидимому барьеру в виде Сферы безымянной планеты.

Вспомни имя…

Воспоминание и произнесение его пришли одновременно, едва успев вовремя:

«З'стилзем-Гхани!»

Снова короткая жгучая боль, а вместе с ней — далёкий, но отчётливо ощущаемый крик страдания и отчаяния. Последний невидимый Истинный Дух, понял Симон, добрался с ним даже до этих отдалённых краёв, но лишь для того, чтобы погибнуть. На этот раз он был по-настоящему одинок.

Да, по-настоящему одинок, ибо сейчас с ним не было даже призрачной фигуры Досифея. Безумно вращающаяся планета удалялась влево от него — но, как ни странно, она замедлялась, как в своём вращении, так и в продвижении по орбите. На мгновение Симон снова испытал ужас. Неужели эта тварь собиралась остановиться, а затем вернуться, чтобы преследовать его?..

Но нет, поскольку теперь он осознал, что скорость его собственного броска вовне тоже уменьшается. Очевидно, его субъективное восприятие времени менялось на противоположное. Он заметил, что свечение его астральной формы снова уменьшилось практически до нуля, и на этот раз возвращалось очень медленно. Усталость, которую он испытывал, была неимоверной; само его сознание туманилось. По-видимому, последние два барьера до предела истощили все остававшиеся запасы его духовной энергии…

Казалось, он висел там, в тёмных колоссальных пространствах, целую вечность, пока вялые, полные страха мысли бродили в его полуживом разуме. Как долго он так дрейфовал? Столетие... два... или это только казалось? Продолжал ли он двигаться вовне или полностью остановился, обречённый теперь вечно плавать в этих чёрных пустотах?

Нет, ибо теперь он понял, что его сияние снова становится всё ярче. И вместе с возвращающейся ясностью ума, которая сопровождала это, Симон ощутил глубокий зловещий резонанс последней Сферы, обозначавшей границу планетарного пространства.

Приближение последней планеты, которая напоминала предыдущую своими размерами и зеленоватыми полосами, казалось медленным и размеренным, и Симон осознал, что время для него действительно значительно ускорилось. Он снова ощутил зловещую жизнь внутри этого чудовищного карликового шара...

И в этом шаре было что-то особенное, потому что за ним находился ещё один объект, приближающийся из чёрных пространств — маленький тёмный мир, чья огромная вытянутая орбита вскоре должна была пересечь Сферу гигантской планеты, насыщенной Архонтами. Нет — на самом деле, это были два маленьких мира, быстро вращающихся друг вокруг друга...

При виде этого двойного мира Симона пронзила дрожь ужаса, поскольку он вспомнил, что Останес тоже писал о нём. Более крупным из двух миров, несомненно, был Иуккот, а чуть меньшим Чаг-хай — оба были описаны как обиталища зловещих нечеловеческих существ, грибовидных крабоподобных крылатых демонов, слуг чудовищных Первобытных богов, которые создали материальные миры. Эти два тёмных шара-близнеца, казалось, источали бо́льшую угрозу, чем сама планета Архонтов, и Симон задавался вопросом, существует ли какое-то Имя, которое позволило бы ему пройти мимо них...

Есть только один способ. Ты должен пересечь Сферу последнего Архонта и произнести его Имя в тот миг, когда двойные миры пересекут её. Запомни последнее Имя и используй свою волю…

На этот раз голос Досифея, более слабый, чем прежде, быстро затих вместе с сопровождавшим его смутным зрительным образом. И тут Симон увидел, что тонкий луч духовной энергии, направленный к гигантской планете Архонта из внутренних Сфер, после неё, лишь слегка уменьшившись, отклонялся дальше, к тёмной планете Иуккот.

Симон вытянул перед собой сверкающий меч и, сосредоточившись, обнаружил, что может увеличить свою скорость, но не направление полёта. Ему следует точно рассчитать время. Он стремительно приближался к последней Сфере, выставленный вперёд клинок сверкал всё ярче, а жуткая гармония Шести Сфер гипнотически звучала в душе. Нельзя допускать, чтобы эти вибрации ослабили его концентрацию... Зловещие чёрные планеты-близнецы тоже приближались к барьеру — они были почти рядом...

В голове Симона всплыло последнее Имя:

«Ксакса-Клут!»

Снова жгучая боль, короткая, но более сильная, чем когда-либо — а затем он преодолел барьер, почти не приходя в сознание, паря в чёрной бесконечности за самыми дальними границами миров.

Медленно, очень медленно сознание возвращалось. Симон почувствовал, как устрашающе прекрасная и зловещая гармония Сфер исчезает позади него.

Обернувшись, он увидел интенсивный поток захваченных жизненных и духовных энергий, которые излучались из тёмного Иуккота в бескрайнее звёздное пространство — прямо к большой красной звезде на плече Ориона, известной, согласно писанию Останеса, как К'лу-вхо. И Симон содрогнулся от осознания этого, ибо К'лу-вхо считалась домом тех Первобытных богов, которые правили вселенной и питались болью и страхом всех существ в ней.

Затем он заметил нечто ещё более поразительное — созвездие Ориона и все остальные созвездия, казалось, были не больше, чем при наблюдении с земли. Несмотря на невообразимо обширные пространства, которые он уже пересёк, настолько огромные, что Солнце позади него было всего лишь маленьким ярким пятнышком в темноте, звёзды казались не ближе, чем раньше! Новый ужас, больший, чем все предыдущие, охватил его перед лицом этой космической безмерности. Его энергия иссякла, исчерпана до дна, продвижение вперёд значительно замедлилось. На этот раз он действительно был обречён вечно плыть по течению...

Симон... Симон, вспомни теперь истинное имя той, кого ты ищешь!

И снова это был шепчущий голос Досифея, всё ещё наставлявший его, как чтец «Книги мёртвых» наставляет умершего у его постели. Голос звучал ещё тише, чем прежде, и на этот раз не сопровождался никакими визуальными иллюзиями, но он вселил в Симона новую надежду. Та, которую он искал, — Елена...

Но прежде чем ты назовёшь Её истинное Имя, помни, что ты должен сохранить свою человечность, свою земную подлинность, если хочешь вернуться. Знай, что твоя жизнь на Земле, миллионы твоих соплеменников, другие миры и даже Архонты, которые правят ими, являются частью твоей собственной материальной и мирской природы. Держись за эту природу, поскольку сейчас ты совершаешь своё восхождение к Плероме Света, которое является восхождением к твоему собственному истинному и высшему «Я». Помни о своей материальной природе, ибо я больше не могу сопровождать тебя. А теперь, Симон, произнеси последнее Имя — имя, которому тебя никогда не учили, но которое ты всегда знал.

Он вцепился в это знание. Елена... нет, это было её земное имя, пусть оно и символизировало Свет. Вместо этого Имя, которое внезапно вырвалось из его существа, сотрясая пустоту остатками угасающей энергии, было:

«Эннойя!»

В тот же миг его словно затопил чистый свет, наполняя тело и возвышая душу. Со скоростью, о которой он и мечтать не мог, Симон устремился вперёд, в пустоту.

Звёзды — невероятно далёкие звёзды — менялись. Те, что были впереди, становились всё ярче и приобретали голубой цвет, в то время как те, что оставались позади, тускнели и краснели. А затем, прямо на глазах у Симона, они начали менять свои узоры и перспективы; созвездия смещались, теряя свои знакомые очертания, всё быстрее и быстрее растворяясь в гигантском водовороте сияющих мотыльков. Симон ощутил прилив ликования, ни с чем не сравнимого освобождения, космического могущества и понимания. Его естество, расширяющееся подобно вспышке божественного света, затмевало все звёзды, которые, как он теперь видел, были сгруппированы бесчисленными миллиардами в огромные неисчислимые вихри по всему бескрайнему космосу. На мгновение он ощутил центры силы, по нескольку в каждом звёздном вихре — обители Первобытных богов, Владык Архонтов, а также испуганные и страдающие души триллионов существ, втягиваемые в них, питающие их. Казалось, что из материальной вселенной доносится один громадный стон, и Симон почувствовал, как его ликование угасает, сменяясь ужасом…

Но затем, внезапно, когда он почувствовал, что его дух приблизился к последнему барьеру — скорости, за пределы которой материя не могла выйти, так что связанные ею существа оказались в ловушке, запертые в царстве Первобытных богов, — он увидел, как вся огромная материальная вселенная одновременно расширяется в бесконечную черноту и схлопывается в бесконечно малое ничто. Внезапно время и пространство исчезли…

Он приближался к ещё одной Сфере.

А затем появился Свет — трансцендентное, сверкающее, всепроникающее сияние — и необычайно расширившаяся душа Симона вновь возликовала. Он преодолел Семь Барьеров на пути к Плероме, Полноте, Царству Света.

IV

Он понял.

Понимание не было похоже на конечное знание. Он не знал, когда и где он находился, да ему и не нужно было знать, потому что все «когда» и «где» исчезли в этом колоссальном взрывном расширении, ушли в «ещё-не-здесь» и «грядёт», которые были одним и тем же, но в то же время различались и не существовали.

Время там имелось, но более сложного порядка, чем его крошечная — человеческая? — часть могла понять. Пространство существовало, но имело гораздо больше измерений, чем то, в котором жил человек-мимолётный сон. То, что этот человек — по имени Симон из Гитты? — называл временем, было лишь одним из этих низших измерений, так что всё, что он знал о прошлом и будущем, было «настоящим».

«Настоящее» — вечное, неизменное Царство Сияния.

И звали его не Симон. Это был Мазда, Владыка Света, великий Тот, Кто Стоит Особняком, Кто Заключает в Себе Всё. Он был Всем — и всё же, как ни странно, существовала и Другая, которая разделяла с ним его царство света. Она была Эннойей, Вечной Мыслью. Они были не людьми, ею и им, а многомерными сферами чистого Света. Они были сизигиями, Двумя Эонами Полноты — близнецы, но зеркальные; противоположности, но каким-то образом Единые.

Но это были странные размышления. Они пришли из его грёз — грёз о человеке, которым он был или мог бы стать...

Затем к нему пришла вопрошающая мысль Эннойи:

«О Мазда, почему ты думаешь о нас как о «ней» и «нём»?

«Потому что мне приснилось, что я был человеком, — ответил Владыка Света. — Его звали Симон. Он был таким».

Эннойя была позабавлена, увидев бело-золотую фигуру, одиноко стоявшую в центре естества Мазды, одетую в сияющую тунику, со сверкающим мечом в руке.

«Понимаю. А я была Еленой и предстала перед тобой в таком виде?»

Фигура, возникшая в центре её сияния, была совершенством женского начала, человеческой и даже более чем человеческой, соблазнительно облачённой в зыбкий туман чистой белизны. Хотя её тело было прекраснее человеческого, длинные волосы выглядели скорее золотистыми, чем чёрными, а глаза больше походили на голубые бездны эмпиреев, чем на глубины тёмных озёр, Мазда почувствовал, как его сердце дрогнуло. Это действительно была та, о ком он мечтал.

Симон и Елена смотрели друг на друга, пока не прошло совсем немного времени, пока не прошла целая вечность.

«Ты была для меня всем», — произнёс он человеческими устами.

«Конечно! — Она рассмеялась человеческим смехом, тряхнула сияющими волосами. — А как могло быть иначе? Но это странный сон. Я поделюсь им с тобой».

«Нет! — сказал он, и в нём шевельнулось смутное опасение. — Я увижу тебя человеческими глазами, как ты видела меня. Я буду знать и любить тебя по-человечески. Мы очень милые. Это будет забавный сон, как и все наши грёзы».

Внезапно появилось Нечто Иное — что-то ещё в дополнение ко Всему, к тем Двоим, которые были Единым. Для человеческого взгляда Симона оно предстало в виде клубящегося пятна тьмы. Это нечто казалось далёким, хотя судить об этом было трудно, поскольку не имелось никаких предметов, которые можно было бы использовать в качестве ориентиров. Оно медленно увеличивалось, приближаясь...

«Смотри! — сказала Эннойя, смеясь и указывая пальцем. — Начинается наша грёза. Мне нужно подойти к ней, заглянуть в неё».

«Нет… мы не должны...»

Но её прекрасная фигура уже поворачивалась, устремляясь навстречу вихрю тьмы, который теперь сгущался, растекаясь по вселенской белизне, как поверхность мутной заводи. Тот, кто был Владыкой Света, поспешил за ней, его дух был взбудоражен смутными дурными предчувствиями.

Она опустилась на колени рядом с заводью, заглянула в неё, и её поверхность забурлила ещё сильнее, как будто её всколыхнул отражённый свет.

«О Мазда! У меня, кажется, тысяча обличий — миллион — и все они движутся и изменяются…»

«Эннойя, нет!»

Внезапно с пронзительным криком она упала вперёд и исчезла в заводи, падая или втягиваясь в своё собственное рассеянное отражение, а затем свет, исходивший от неё, и само это отражение исчезли.

«Эннойя!»

Тёмная поверхность заводи начала успокаиваться, но Вечность внезапно превратилась в пустоту.

Мазда — или Симон, ибо он всё ещё был в человеческом обличье — подбежал к краю заводи. Теперь она была спокойна, но он чувствовал, что где-то далеко под поверхностью завихрения были сильнее, чем когда-либо.

Внезапно всё, что находилось под этой поверхностью, показалось ему совершенно другим. Вместо абсолютной черноты теперь были триллионы и триллионы бесконечно крошечных мерцаний света во тьме — зарождающиеся частицы материальных миров, появляющиеся и исчезающие слишком быстро, чтобы можно было сказать, что они существуют — им не хватало энергии для продолжения существования. Симон ощутил странный ужас и даже некоторое отвращение при виде этой ежеминутно сверкающей бесконечности надвигающейся материи, наделённой потенциалом рассеянной и ограниченной жизни. Она доходила до его человеческой части, как отвратительный звук, издаваемый роем мерзких насекомых под камнями или змеями в гнезде, отвратительный в своей витальности. В нём было что-то злое, чреватое и стремящееся воплотиться в материальную форму. Симон воспринимал это со странной двойственной реакцией: с одной стороны, как человек, он испытывал настоящее облегчение, когда видел нечто отдельное от него, некое своеобразное пространство, напоминавшее ему о привычной материальной реальности, к которой он привык; с другой стороны, как Владыка Мазда, он испытывал отвращение при виде этого зарождающегося материального существования.

Затем он мысленно услышал голос Елены-Эннойи, взывающий к нему, хоть он и не мог точно определить источник этого зова. Казалось, он исходил из того почти несуществующего мира частиц. Покрепче сжав рукоять своего огненно-яркого меча, он с осмотрительностью погрузился в эту тёмную кипящую бурю, чтобы найти её.

Он приближался к ещё одной Сфере.

Мерцающая тьма окружала его со всех сторон. Хотя его фигура всё ещё сияла, этот свет более не излучался бесконечно вдаль; темнота кишащей частицами пустоты чётко очерчивала его очертания. Плерома, Полнота обрела новое мрачное значение. Он поднял меч, с облегчением посмотрел на отражение своего лица в блестящем лезвии, и был поражён, увидев давно забытый символ в виде головы гидры, светящийся голубым на его лбу.

Затем он увидел, что там отразилось и кое-что ещё — создания, кишащие в пустоте и угрожающе приближающиеся к нему. Развернувшись, чтобы встретить их, он почувствовал, как к нему устремляются всё новые существа со всех сторон, формирующееся из роя сверкающих частиц. Своей злобой они напоминали Архонтов, охранявших Сферы, но появлялись в сотнях отвратительных форм, со щупальцами и крыльями, с глазами и безглазые, извивающиеся как клубки змей, жужжащие и шипящие. Гнев охватил Владыку Света, когда он понял, что какой-то другой разум, отличный от его собственного, заставляет этих мерзких существ формироваться и атаковать. С громким криком ярости он поднял сверкающий меч и бросился на них.

Они дрогнули, затем сломались и обратились в бегство, не в силах противостоять его гневу. Клинок рассекал их десятками и сотнями, заставляя расточаться обратно в бурлящей пустоте. Возникали другие, но с той же быстротой, как они появлялись, сверкающий меч рассекал и рассеивал их, снова отправляя в небытие.

Затем их осталось совсем немного, они неслись прочь от него на гротескных крыльях, щупальцах и сочленённых придатках. Симон преследовал их, сбивая с ног, пока не остался один; затем сдержал себя, следуя за последним убегающим чудовищем, но не пытаясь его догнать. Этой мерзостной капле, мрачно решил он, следует позволить привести его к своему отвратительному источнику...

Он снова услышал, как Елена зовёт его, но не мог определить направление её голоса. И затем, когда убегающий протоархонт повёл его дальше, услышал медленную глубокую пульсацию или барабанный бой, который заполонил всё пространство, а вместе с ним появились странные тонкие звуки, напомнившие его земной частице нечто похожее на пение флейты...

Протоархонт перестал убегать и повернулся к Симону; его мысленный голос угрожающе прогремел:

«Остановись! Ты приближаешься к Трону Ахамота…»

Симон бросился вперёд и замахнулся. Меч пронзил чудовище и отправил его обратно в пустоту, где оно с рёвом расточилось. Но теперь прямо перед собой он почувствовал пульсирующую гору тьмы, ещё более чёрную, чем мерцающая пустота. Затем чудовищный голос произнёс слова, мощные и глубокие, как раскаты грома, клокочущие и тягучие, как кипящее море грязи:

«Кто приближается к Трону Ахамота?»

Человеческая часть Симона в ужасе отпрянула. Он читал у Останеса об Ахамоте, злом Демиурге, создавшем материальные миры. Для древних шемитов он был Азилутом, Создателем Архетипов; у стигийцев он был Азатотом, у персов — Аздахаком. Халдеи называли его Тиамат, евреи знали его как Рахаба, Чудовище Хаоса, Властелина Бездн...

Он приближался к ещё одной Сфере.

Но Владыка Света не ведал страха, приближаясь к пульсирующей тьме, которая была обширнее всех миров, что непристойно бурлила, когда начала создавать для себя новых протоархонтов. Две меньшие фигуры, такие же чёрные, заходили с двух сторон, словно тени-близнецы, издавая звуки флейт, которые каким-то образом поддерживали существование этих отвратительных тварей.

«Я — Мазда, Тот, Кто Стоит Особняком. Я пребываю вечно. Ты должен вернуть мне Эннойю».

Чернота резко, глубоко зарычала — это был злой смех?

«Я — Первая Грёза Эннойи. Я взял её сущность и разделил её на бесконечно тонкие частицы. Из них я создам меньших существ, которые будут служить мне, материальные миры, которыми они будут править, и существ, энергией которых они и я будем питаться. Ты не найдёшь ту, кого ищешь, ибо теперь она — вся эта бурлящая пустота и зарождающаяся субстанция всех миров и существ, которые возникнут из неё по моему приказу».

Теперь Симон понял, почему он никогда не мог точно определить источник зова Елены — он исходил буквально отовсюду. Новая, ещё более свирепая ярость охватила его, когда он поднял свой меч света и бросился вперёд.

«Нечисть, ты не удержишь её!»

Но тут пульсирующая гора начала уменьшаться, превращаясь в возвышающуюся человекоподобную фигуру из чистой черноты. Силуэт её массивной головы показался Симону похожим на львиный, и он вспомнил львиноголовый символ Демиурга, носивший имя Иалдаваоф. В руке у него был меч, лезвие которого было таким же чёрным, как субстанция самого Ахамота.

«Ты не можешь спасти её. Процесс необратим. Только помогая мне осаждать миры из её субстанции и погружаясь в них, ты можешь надеяться воссоединиться с нею».

Ни Владыка Света, ни его крошечная человеческая часть не колебались ни мгновения.

«Елена!» — закричал Симон, когда он — как Владыка Мазда — бросился вперёд и взмахнул мечом света.

Чёрная фигура подняла свой меч и два клинка света и тьмы встретились в титаническом столкновении могучей энергии — энергии, которая мгновенно была поглощена бурлением триллионов почти-частиц, осаждая их в реальность. Эннойя завизжала, когда эти частицы своим осаждением потянули за собой в реальность другие, превратив свою субстанцию в материал, из которого будут созданы миры. Мазда тоже вскрикнул от гнева и изумления, ибо эта вспышка энергии на мгновение осветила лицо под львиноголовой короной Ахамота. Он понял, что это лицо, юное, но уже ожесточённое, отражающее ярость и решимость, пусть даже темноволосое и черноглазое, было точным отражением его собственного!

Затем вся эта пустота, взорвавшаяся в Бытии, в той точке, где столкнулись лезвия мечей, колоссально раздулась, как многомерный пузырь, и излилась потоком устойчивых и невообразимо многочисленных частиц. И вместе с ними исчезла разрозненная фигура Владыки Мазды, смешавшись с ними в виде столь же бесчисленных кусочков света, в то время как затихающий смех чёрного Ахамота, казалось, гремел по всем мирам, которые вскоре возникнут...

Эпилог

Ему снилось, что расширение Вселенной замедлилось, что её клубящаяся материя собирается и конденсируется, образуя бесчисленные звёзды и кружащиеся миры.

Они всегда были вместе, он и Эннойя, пусть и разделённые, разбросанные по всему материальному существованию, и всегда будут вместе. Они встречались бесчисленное количество раз на протяжении более чем тысячи веков, более чем на миллиарде миров, иногда лишь едва осознавая друг друга, но чаще смутно ощущая свою взаимодополняемость, всегда вынужденные трагически расстаться. Однако в течение всего этого огромного времени некоторые из их искр сливались и увеличивались, образуя всё более крупных Истинных Духов и, в конце концов, нескольких Высших, становящихся всё более и более осознанными. И всегда в каждом мире появлялся кто-то из Него Самого и кто-то из Другой — два Высших Существа, — обладающие большим, чем обычно, осознанием того, кем они являются, встречающиеся снова и снова в новых воплощениях, в жизни после смерти...

Симон медленно пробуждался от этих видений, постепенно приходя в себя в подвальной комнате Досифея. Старый чародей с тревогой стоял у его ложа, внимательно наблюдая за ним, и беспокойство на его морщинистом лице сменилось облегчением. Свечи и жаровни больше не горели; их едкий дым почти выветрился.

— Сколько я проспал? — спросил Симон, садясь на ложе.

— Всю ночь, Симон. Скоро рассвет.

Симон осторожно поднялся на ноги, ощупал своё тело, словно желая убедиться, что оно действительно существует, затем вышел из комнаты и начал подниматься по тёмной лестнице. Досифей, ни слова не говоря, последовал за ним.

Когда они поднялись в верхние покои и некоторое время молча стояли на балконе, вдыхая чистый прохладный воздух и наблюдая за гаснущими звёздами, Симон наконец спросил:

— Неужели мне всё это пригрезилось? Или это в самом деле сон? — Он взмахнул рукой, указывая на тёмные здания и переулки пробуждающегося города, холмы и звёзды над ними. — Я спал всего одну ночь? Или я грезил на протяжении целой вечности, вернувшись спустя много веков в мир, очень похожий на тот, который я покинул?

— Ты видел... Елену? — спросил Досифей.

— Да. Видел, если только это не была всего лишь грёза, навеянная мне вашими с Дарамосом историями.

— И твоё желание было удовлетворено?

Симон покачал головой.

— Если то, что мне приснилось, было правдой, то я многому научился. Я получил ответы на свои самые животрепещущие вопросы. И всё же нет — моя жажда ответов, может, и удовлетворена, но не моё стремление к Ней.

— Ты видел её во всей Полноте, — сказал старый чародей, положив руку на плечо своего ученика, — и придёт время, когда ты снова увидишь её в этой жизни. Когда придёт время — время судьбы и звёзд, — ты найдёшь её. Я обещаю это.

Симон не ответил, но теперь он почувствовал, как в его душе начинает зарождаться маленькая надежда, оптимизм, который начал подниматься в нём, рассеивающий его печаль, как свет зари начинает рассеивать тьму за восточными холмами. И в то же время он, несмотря на все отговорки, понимал, что его новое знание, рождённое видением, навсегда лишит его нормального счастья простых и забывчивых смертных.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова